Господь милостивый и щедрый, желающий покаяния человеческого, чтобы все спасены были и в разум истины пришли, во все времена не престает творить нам благодеяния свои, как было искони, так и поныне. Сперва наставлял он праотцев и патриархов, потом посылал пороков; за ними апостолов и воздвигал мучеников и праведных учителей, избирая их из среды многомолвного жития сего, ибо знает Господь своих и они знают глас его и по нем идут, как овцы за евангельским пастырем, и он им дарует живот вечный. Так сотворил он и нашему позднейшему роду славянскому, воздвигнув нам благодатных учителей, которые просветили язык наш, омраченный лестью дьявольскою и не ходивший дотоле во свете заповедей Господних. Здесь предлагается житие сих первых апостолов наших, чтобы, по слову апостольскому (Кор 11:1), старались мы быть им подобными, как и они сами Христу.
Первые годы и образование св. Константина
В славном граде Солунском был муж именитый и богатый по имени Лев, который занимал высшую должность друнгария, считавшегося вторым лицом после главного военачальника. Благоверный и праведный, соблюдал он все заповеди Божий вместе с благочестивою своею супругою, и Господь благословил их седмерицею достойных чад, из коих старший был Мефодий, седьмой же, или мизинец, как именуется он в житии, был тот славный Константин Философ, в иночестве Кирилл, который столько послужил к просвещению духовному племени славянского и всех, обращавшихся к его благомудрию. Мало говорится в житии преподобных о первоначальных деяниях святого Мефодия, который наипаче прославился уже в сане святительском. Там сказано только, что с юных лет по высокому своему роду, благолепию и добродетели был он уважаем всею Солунскою страною и всеми любим за свои духовные беседы, доколе, наконец, император, узнавший о быстроте ума его, дал ему в управление княжение славянское; кесарь как бы провидел в нем будущего учителя и первого архиепископа их племени и через дела правительственные заблаговременно приучал его к языку их и обычаям. Многие годы провел Мефодий в сем княжении, но, утомленный суетою дел житейских, преложил земное на небесное, ибо не хотела честная душа его утратить вечные блага ради временных. Обретши удобное время, оставил он княжение и удалился на гору Олимпийскую, где спасалось много отшельников, учеников великого Иоанникия, в виду царствующего града, отколе представляется взорам снежная вершина Олимпа, освященная в те дни святостью жизни иноческой. Там постригся Мефодий, облекшись в ангельский образ; долго повелевавший другими, сделался сам строгим послушником смиренных старцев, соблюдая весь трудный устав иночества, а между тем в свободные часы от молитвы прилежал чтению боговдохновенных книг, ибо Господь готовил его быть светильником на кафедре святительской.
Гораздо более подробностей сохранилось о начальных подвигах будущего философа Константина; не забыто даже и то, что чудный сей младенец не хотел принимать молоко ни от какой кормилицы, питаясь только от груди матери своей, как бы для того, чтобы добрая отрасль доброго корня не всосала чего-либо чуждого с самым молоком; чудное это знамение побудило его благочестивых родителей пребывать после его рождения в неприкосновенном целомудрии до конца дней жизни, и так провели они четырнадцать лет неразлучно, как брат и сестра. Когда же настала минута временной их разлуки и супруга плакала над отходящим в вечность мужем своим, сокрушаясь об участи оставляемого им отрока, с верою говорил ей супруг: "Надеюсь на Бога, что будет ему отцом и строителем Тот, который устрояет всех христиан".
Еще с семилетнего возраста уже было предзнаменовано то, чего должно было ожидать от избранного сего отрока; он видел чудный сон, который так рассказал своим родителям: "Воевода некий собрал всех дев града нашего и говорил мне: "Избери себе из них, которую пожелаешь в супруги, да будет тебе помощницею во все дни твоей жизни"; я же, посмотрев на них, избрал благолепнейшую из всех, светлую лицом и украшенную драгоценными одеждами: имя ее София". Уразумели родители таинственный сон отрока их, что нареченная ему София была по значению слова сего Премудрость Божия, которую хотел даровать ему Господь, и поелику настало для отрока их время учения книжного, они внушали ему не только прилежать к чтению, но и благонравию, которым можно угодить Богу, и искать премудрости духовной, о которой так говорит Соломон: "Сын мой, чти Господа; храни заповеди, напиши их на скрижалях сердца твоего; скажи мудрости: "Ты сестра моя!" и разум назови родным твоим" (Притч 3:1,3; 4:4; 7:4).
Действительно, отрок, занимаясь учением книжным, преуспевал памятью и разумом свыше всех своих сверстников, так что все дивились быстроте его понятий. Вначале, однако, позволял он себе предаваться и забавам, свойственным возрасту и высокому его роду. Выехал он однажды на ловитву в поле: ястреб был на руке его, но по смотрению Божию внезапно поднявшийся вихрь унес от него птицу; огорчился отрок лишению любимого ястреба и впал в уныние; два дня не вкушал он пищи, но это послужило для него уроком, чтобы не привязываться в вещам житейским; как некогда святой мученик Евстафий Плакида уловлен был к служению Божию на ловитве оленем, так и сей отрок похищенным у него ястребом; с тех пор отказался он от суетных утех, вместо радости причиняющих печаль, и направился на иной, лучший путь, чуждый всего житейского. Константин предался исключительно одному учению, не выходя из дома, непрестанно читал книги священные: особенно прилепился он к творениям святого Григория Богослова, изучая богословские его книги, написал ему и похвалу на стене своей кельи под знамением креста, которое сам начертал: "О святитель Божий и богослов Григорий, ты телом человек был, житием же явился ангел, ибо уста твои серафимскими хвалениями прославили Бога, а правоверное твое учение" просветило вселенную; молю тебя, приими и меня, припадающего к тебе с верою и любовию, и буди мне учитель и просветитель".
Не в силах будучи, однако, сам собою уразуметь всю глубину учения словесного, искал он себе опытного учителя в Солуни и обрел ритора-странника, искусного в грамматике; к его ногам припал ревностный отрок, умоляя научить его хитрости грамматической; но ритор, погребая в землю талант свой, отрекался преподавать кому-либо свое знание. Опять со слезами молил его отрок взять себе всю часть достояния отеческого, которая ему следовала, лишь бы не отказывался его учить; но ритор остался неумолим, и в скорби сердечной возвратился домой отрок, моля Господа, чтобы исполнилось сердечное его желание.
В то время по смерти нечестивого императора Феофила воцарился сын его Михаил с благочестивою матерью своею Феодорою; по малолетству царя приставлены были к нему два великие боярина: Мануил Доместик и Феоктист Патрикий Логофет, которому были знакомы в Солуни родители Константиновы. Логофет, слыша об остроумии отрока их, послал за ним, чтобы обучался вместе с юным Михаилом, дабы и сам царственный отрок, взирая на быстроту ума его, по соревнованию успевал в науках. Обрадовался Константин нечаянному приглашению и отплыл в Царьград с молитвою Соломоновой на устах: "Боже отцов и Господи милости, сотворивший все словом Твоим, даруй мне приседящую престолу Твоему премудрость и не отринь меня от отроков Твоих, ибо я раб Твой и сын рабы Твоей, человек немощный и кратковременный и слабый в разумении суда и законов. Ниспошли ее от святых небес, и от престола славы Твоей ниспошли ее, чтобы она споспешествовала мне в трудах моих и чтобы я знал, что благоутодно пред Тобою" (Прем 9:1, 4, 5, 10).
Прибывши в Царьград, немедленно был он отдан в научение наставникам царским и в три месяца научился грамматике; потом занялся и другими науками: стихосложению и геометрии обучался он у знаменитого Льва, а диалектике, риторике и философии у славного Фотия, тогда еще мирянина, который впоследствии занял кафедру патриаршую и бывшего ученика своего послал учителем к славянам. Арифметика, астрономия и музыка не остались ему чужды, равно как и прочие эллинские науки; с чрезвычайною быстротою обнял он весь круг современного учения, так что все изумлялись глубине его разума, и с юных лет прозван был философом по склонности к любомудрию. Не только эллинский язык, но и римский изучил; но что в нем было свыше всякого учения, - это тихий нрав его и неизменяющее благочестие; уклоняясь от путей стропотных, беседовал он только с теми, от которых надеялся получить духовную пользу; вся его мысль стремилась к тому, чтобы возвыситься над земными, и подобно птице, исторгшейся из тенет, воспарить к Богу.
Логофет, видя высокую его добродетель, уважал юношу. Константин начальствовал в его доме над всеми и в царские палаты имел позволение входить невозбранно, ибо юному царю был также любезен. Спросил его однажды Логофет: "Скажи мне, что есть философия?" - и он быстро отвечал: "Разумение вещей Божеских и человеческих, поскольку может приблизиться к Богу; в то же время, как наука деятельная, учит человека жить достойно образа и подобия Творца своего". Еще более возлюбил его за сие мудрое слово Логофет и часто обращался к нему с подобными вопросами ради любомудрия; юноша в кратких словах изложил пред ним все учение философское и, пребывая в чистоте душевной и телесной, просвещался умственно, угождая Богу и приобретая любовь человеков. Много злата и даров предлагал ему сановник царский в залог своего уважения, но от всего отрекался юноша. Была у Логофета дочь крестная, восприятая им от купели, прекрасная душою и телом и рода высокого; Логофет был ее пестуном после кончины ее родителей; ее хотел он сочетать браком с юным философом и неоднократно убеждал его к супружеству, обещая великие богатства и почести от царя; но смиренно отвечал ему философ: "Велик дар для того, кто его требует; мне же не может ничего быть свыше учения, чрез которое разум возвращает себе утраченную честь праотца нашего, и сего лишь утраченного богатства хочу искать".
Услышав такой ответ, Логофет сказал царице: "Не любит житейского юный философ, но мы не отпустим его из общежития и, поставив его во пресвитера, дадим ему должность книгохранителя патриаршего у Святой Софии". Но как только, пользуясь послушанием юноши, исполнили над ним царскую волю, скрылся он от всех "на узкое море", в одну из обителей на берегах Босфора, где и постригся. Едва через шесть месяцев могли обрести его в пустынной обители, но, несмотря на убеждения кесаря и царицы, не хотел он принимать предлагаемой должности книгохранителя. Однако Константин согласился занять кафедру философскую, чтобы преподавать любомудрие своим соотечественникам и чужестранцам.
Еще не угасла тогда совершенно в царствующем граде ересь иконоборческая, уже второе столетие волновавшая Церковь православную; главным ее представителем оставался бывший патриарх Иоанн, или Ианний, как его называли за его волхвования, уподобляя волхвам египетским, которые противились Моисею, как о том говорит апостол (2 Тим 3:8). Сей Ианний был соборно низложен по смерти нечестивого императора Феофила, но домогался вступить в прения богословские, утверждая, что был насильственно лишен престола, а не убежден истиною учения православного. Царь и патриарх повелели состязаться с ним юному философу; надменный лжеучитель, взирая на юношеский его возраст, не подозревал в нем старческого разума и не хотел даже вступать с ним в прение, но ему смиренно сказал философ: "Не взирай на лица и не держись обычая человеческого, ибо и ты от земли, как и мы все; чем же гордиться?" - "Разве можно искать осенью цветов или посылать старцев на войну вместо юношей?" - спросил надменный. Юноша отвечал: "А ты сам на себя ищешь вины, ибо в каком же возрасте душа бывает сильнее тела? Не во время ли старости? И мы не на иную брань тебя вызываем, как на духовную. Итак, если хочешь силен быть в прении, не говори нам таких притчей, ибо не безвременно ищем цветов и не на брань телесную тебя гоним".
Пристыжен был старец обличением юноши и обратился к другим вопросам. "Как же, - сказал он, - поклоняясь кресту, вы не воздаете ему, однако, подобающей чести, если по какому-либо случаю разломается сложенное крестообразно его древо, но икону почитаете, хотя бы она и написана была только до персей? И опять крест без надписания вы приемлете, а на иконе требуете подписи". - "Суетны вопрошения твои, - отвечал философ, - и в этом ли спасение? Но если требуешь ответа, скажу тебе, что крест и без подписи познается, ибо он один и тот же, доколе сохранил свой образ ненарушимо, то есть четыре ветви его составляющие; иконе же необходима подпись, ибо различны бывают изображения святых, но довольно и одного их лика, без полного их образа, ибо лицо уже выражает человека". Продолжая словопение, бывший патриарх обратился от новозаветного к ветхозаветному, думая затруднить юношу обычною уловкою иконоборцев, и спросил: "Каким образом Господь сказал Моисею: "Не сотвори тебе кумира, ни всякого подобия"; вы же поклоняетесь иконам?" Спокойно возразил ему философ: "Если бы Моисей сказал "никакого" подобия, то ты бы еще мог препираться с нами, но он сказал только "ни всякого". Этим воспрещалось чествование недостойных образов Божества, но не воспрещалось почитание достойных, и Моисей не усомнился сам изобразить херувимов славы над кивотом Завета, о коих упоминает апостол". Умолк Ианний и удалился посрамленный.
Посольство к сарацинам
Любителю богомудрия было уже двадцать четыре года от рождения, когда сарацины, обладавшие Сириею и превозносившиеся могуществом своим для большего поругания над христианами, прислали в Царьград хуление на Пресвятую Троицу с таким дерзновенным словом: "Каким образом вы, христиане, говоря, что един Бог, разделяете его на три, исповедуя Отца, и Сына, и Духа? Если можете доказать сие, пришлите к нам таких мужей, которые были бы в состоянии беседовать с нами о вере вашей". Огорчился император хулою сарацинскою и совещался с патриархом: кого бы послать для словопрения? Избрали на сие юного философа, и державный говорил ему: "Слышишь ли, что говорят нечестивые агаряне на веру нашу? Ты же, как ученик и служитель Святые Троицы, иди противуглагольствовать им, и Бог, совершитель всякой вещи, славимый во Святой Троице, да подаст тебе благодать Святого своего Духа и силу слова; как новый Давид, восстань на дерзновенного Голиафа, пращою духовною устреми камень в горделивое чело и с победою возвратись к нам". Ревностно отвечал Константин: "Иду с радостью за христианскую веру, ибо что может быть мне сладостнее в этом веке, как умереть за Святую Троицу, чтобы живым быть в будущем!"
Император отпустил с ним в землю сарацинскую одного из своих сановников, Асинкрита Георгия. Над рекою Тигром, в местах некогда райских, возвышалась тогда столица агарянская Багдад, и там гордо обитал халиф сарацинский Эмир-эль-Муменим, или "повелитель верных", по их надменному выражению; жили в угнетении и смиренные христиане в его столице, и сарацины, ругаясь над ними, изображали над дверьми их демонские лица, ибо сами, как демонами, гнушались ими. С посмеянием спросили власти агарянские пришедшего философа, может ли он уразуметь, какие знамения на дверях и кто тут обитает? Нисколько не смутившись, отвечал он: "Демонские вижу образы и полагаю, что внутри домов сих живут христиане, ибо демоны не могут обитать вместе с ними и бегут из их домов; а там, где их нет снаружи, то можно принять сие и за такое знамение, что демоны обитают внутри с людьми, которых себе усвоили". Умолкли хотевшие кощунствовать над юным пришельцем; он был приглашен к трапезе халифа ради почести как посланник царский; там находились и мудрецы сарацинские, искавшие уловить его словом. "Не чудное ли дело, - сказали они, - что пророк наш Магомет принес нам доброе учение от Бога и обратил многих людей, которые все держатся крепко его закона и ни в чем его не преступают? Вы же, христиане, содержание законов Христовых веруете один так, другой иначе, и каждый творит, что ему угодно: так много между вами разногласий в вере и в образе жизни, и есть между вами называющиеся иноками, которые уставили себе особенное житие и носят черные одежды, а между тем все именуются христианами".
Блаженный Константин отвечал: "Два различных предложили вы мне вопроса: о вере христианской в Бога и о законе Христовом, на деле исполняемом, говоря, что неодинаково веруют и живут называющие себя христианами. Ответствую сперва о вере: Бог наш есть как бы пучина морская, широты и глубины безмерной, непостижимый умом и неизреченный глаголами человеческими, как о нем сказал пророк Исайя: "Род его кто изъяснит?" (Ис 53:8), и святой учитель апостол Павел взывает:" О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!" (Рим 11:33). В эту пучину многие входят, старающиеся взыскать Бога; те, которые сильны умом и приемлют помощь от самого Господа, безбедно плавают по сему морю непостижимости Божией и обретают себе богатство разума и спасения; но слабые умом, по своей самонадеянности лишившиеся помощи Божией, как бы в гнилых кораблях покушаются переплыть эту пучину и, не в силах будучи, одни потопляются, впадая в ересь и заблуждения, другие же с трудом едва дышат, волнуемые сомнением и изнемогая леностью душевною. Ваша же вера и закон никакого не имеют неудобства и не морю подобны, но как малый поток, который может без всякого труда перескочить всякий, и малый и великий, ибо нет в законе вашем чего-либо божественного и боговдохновенного, но только обычаи человеческие и плотское мудрование. Не положил вам, законодавец ваш, какую-либо неудобоносимую заповедь и не удержал вас от гнева и от похоти бесчинной, но наипаче все вам попустил, вовлекая вас в пропасть, посему и держитесь вы единомысленно закона, по вашим похотям вам данного. Не так Спаситель наш, Христос; не внизу лежащее возводит вверх, верою и добродетелью наставляя человеков, будучи сам творец всяческих: между небесным и земным создал Он человека, который словом и разумом возвышается над скотами, а своим гневом и похотью поставляет себя ниже ангелов. Кто из человеков к чему стремится и приближается, того бывает и причастник, вышних ли или дольных, ибо самовластным сотворил Бог человека и не по нужде, но произволением нашим спасаемся. Закон же Христов не иной есть, как тот, который некогда дан был Моисею на Синае, ибо не пришел Господь разорить закон, но исполнить и, возводя нас к совершенству, дает нам совет чистого жития, хранения девства и иных изрядных добродетелей к лучшему богоугождению, путем тесным и прискорбным вводя нас в жизнь и взывая нам:" Кто может вместить, да вместит" (Мф 19:12). Посему и верующие в него христиане одни удобнейшим путем шествуют в честном супружестве, другие же ангельскому ревнуют жительству".
Спросили его опять мудрецы сарацинские: "Каким образом вы, христиане, единого Бога разделяете на три Бога, нарицая его Отцом и Сыном и Духом, может ли Бог иметь Сына?" - "Не хулите Божественной Троицы, - отвечал христианский философ, - которую исповедали и древние пророки, не отметаемые вами. Отец и Сын и Дух Святый не три Бога, но три лица в едином существе Божием; Слово же Божие воплотилось в Деве от Духа Святого и родилось нашего ради спасения, как и ваш пророк Магомет свидетельствует в своем Коране: "Мы послали Дух наш к Деве, соизволив да родит". Посему и я поставляю его во свидетели против вас. И праотцу вашему Аврааму, от которого сохраняете обрезание, когда явился ему Бог у дуба Мамврийского, не в трех ли явился лицах? Ибо Авраам увидел трех мужей, пред ним стоящих, и поклонился до земли, говоря: "Господи, если обрел я благодать пред Тобою, не минуй раба Твоего". Посмотрите, не трех ли мужей видит праотец ваш, но беседует как бы с одним, ибо познал праведный муж сей единого Бога в трех лицах". - "Не отрекаемся, - возразили суемудрые, - что Христос Духом Божиим родился от Чистой Девы, но только не признаем его за Бога". Но и в этом обличил их блаженный: "Если бы Христос был простой человек, то зачем было бы Духу Святому нисходить в утробу девическую для зачатия человека? Ибо не от девы, но от брачной жены рождается простой человек по естеству, а не действием Святого Духа".
"Но если Христос есть Бог ваш, - возразили сарацины, - для чего не исполняете заповеди его, ибо повелевает вам молиться за врагов ваших, вы же изощряете оружие и исходите против них на брань?" В свою очередь обратился к ним с вопросом блаженный Константин: "Скажите мне и вы: если в каком-либо законе две заповеди будут предписаны для исполнения человекам, кто будет совершеннее, тот ли, кто исполнит одну из них, или тот, кто обе?" - "Без сомнения, исполняющий обе заповеди", - отвечали они. "Итак, ведайте, - сказал им философ, - что Христос Бог наш, повелевший нам молиться за обидящих и благотворить врагам (Мф 5:44), изрек и сие: что большей любви никто не может явить, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин 15:13). Посему и мы, в частности претерпевая каждый наносимые ему обиды, в обществе вступаемся друг за друга, полагая души свои за братии наших, чтобы вы, уводя их в плен, вместе с их телом не пленяли и душу их в учение ваше".
Опять сказали ему сарацины, думая уловить его словом, как некогда иудеи самого Господа: "Христос ваш давал дань за себя и за иных, почему же вы не хотите платить дани, и если уже вступаетесь друг за друга, то прилично было бы вам платить дань за братию вашу народу нашему изма-ильтянскому, столь сильному и великому. Не более требуем мы, как одной златницы с человека, и доколе стоит земля, будем сохранять с вами мир". Благоразумно отвечал философ на лукавый вопрос: "Если кто хочет ходить вслед своего учителя и встречает человека, который покушается его совратить с пути правого, может ли быть его другом? Когда Христос давал за себя дань, чье было тогда владычество, измаильтянское или римское?" - "Римское", - отвечали они. "Такимы, - продолжал блаженный философ, - последуя учителю нашему Христу Господу, даем дань царю, сидящему в новом Риме и обладающему древним; вы же, требующие от нас дани, совращаете нас от последования Христу и чрез то делаетесь нам врагами".
В течение многих дней мудрецы сарацинские вступали в словопрение с философом христианским и при содействии благодати Божией всегда отходили от него посрамленными. Наконец спросили его: "Где же ты научился такой премудрости?" Притчею отвечал им философ: "Человек некий почерпнул воды в море и, нося ее в мешке, горделиво говорил странникам, которых встречал на пути: "Видите ли воду сию морскую, никто не имеет ее, кроме меня". Но встретился ему один человек, обитавший при бреге морском, и обличил его: "Не безумно ли хвалишься о воде, уже смердящей в малом мешке, когда пред глазами поморян вся пучина морская?" Не так же ли и вы хвалитесь пред нами, когда от нас произошла вся мудрость богопознания за многие столетия до вашего закона!"
Тогда хотели сарацины изумить философа великолепием своей столицы и показали ему роскошные сады и палаты, блестящие златом, говоря: "Не чудны ли сокровища владыки нашего эмира и чье могущество может с ним сравниться?" - "Единому Богу хвала, - возразил философ, - давшему сие в утеху человекам, ибо все это есть Божие, а не ваше". Озлобленные, видя, что не могут препереть его словом, умыслили против него злую кознь и дали ему тайно испить смертоносный яд; но Господь Иисус, сказавший апостолам: "И если что смертоносное выпьют, не повредит им" (Мк 16:18), сохранил раба своего невредимым, и эмир сарацинский отпустил его от себя с многою честью и дарами.
Возвратившись в царствующий град, юный философ с великою честью принят был от императора и патриарха за богоугодный труд свой; но, чуждаясь почестей, уединился на безмолвном месте, внимая себе и своему спасению; питался же единственно от промысла Божия, ибо ничего не оставлял себе до утра из того, что приносили ему христолюбцы, и все раздавал нищим, уповая на Бога, который обо всех печется и отверзает руку свою для насыщения всякой твари. Однажды в праздник, когда скорбел слуга его, что ничего не имеют они для пиши в столь светлый день, с верою сказал ему блаженный Константин: "Господь, препитавший некогда весь народ израильский в пустыне столько лет, неужели не имеет чем нас насытить в один лишь этот день? Иди и призови, не сомневаясь, к нам на трапезу не менее пяти нищих; чаю милости Божией, что не оставит нас". Когда же наступило время обеденное, принес ему некий муж много различной снеди и десять златниц, которые принял он с благодарением Богу. Потом пошел на гору Олимпийскую к старейшему брату своему Мефодию и с ним начал жительствовать, постнически проходя иноческий подвиг и непрестанно упражняясь в молитве и в чтении книжном.
Посольство к хазарам
В это время пришли послы от хазаров к царю греческому и говорили: "Мы от начала знаем единого Бога и ему молимся, поклоняясь на восток, но содержим и некоторые свои обычаи. Евреи увещевают нас, чтобы мы приняли их веру, и уже многие из нас к ним пристали; также и сарацины склоняют нас к своей вере, говоря, что она лучше всех; посему мы обращаемся за добрым советом к вам, с которыми содержим старую дружбу, и просим, чтобы вы послали к нам человека книжного из среды вашей, который бы мог преодолеть евреев и сарацинов, и, если победит их, мы примем вашу веру". Тогда император, совещавшись с патриархом Игнатием, который поступил на кафедру после св. Мефодия, послал искать блаженного Константина на Олимпийскую гору и просил его идти к хазарам, ибо никто иной не мог предпринять такое дело. С ревностью христианскою решился и на сей новый подвиг философ, но только просил, чтобы брат его Мефодий ему сопутствовал на сие апостольское послушание, и не отрекся Мефодий идти с ним Христа ради просвещать неверных и спасать души погибших: один богословским учением, а другой богоугодною молитвою.
На корабле царском отплыли они в Херсонь, сопредельный области хазарской, и тут остановились на долгое время, чтобы изучить язык хазаров. Тут же старался изучить Константин и книги жидовские для прения о вере, и, нашедши одного самарянина, жившего по соседству, с ним беседовал. (Самаряне, или караимы, доселе живут в окрестностях бывшей Херсони.) Самарянин принес свои книги философу, чтобы испытать его мудрость; блаженный хотя и не мог разуметь их, но, уповая на Бога, заключился в своей храмине и, став на молитву, испросил у Господа дух ведения языков, данный некогда апостолам, ибо на тот же апостольский подвиг стремился к обращению неверных; свободно начал он читать книги самарянские. Изумился самарянин, видя сие чудо, и воскликнул: "Воистину, верующие во Христа приемлют и благодать Святого Духа!" и вскоре сам крестился, будучи предварен сыном своим на пути спасения.
Весьма замечательно, что Константин обрел в Херсони Евангелие и Псалтирь, русскими письменами написанные; следственно, грамота сия существовала уже издавна и, как гласит предание в житии св. апостола Андрея Первозванного, алфавитарь был им составлен в Херсони. Философ греческий, нашедши там человека, знающего язык русский, чрез него познакомился с русскою азбукою и, сотворив молитву к Богу, начал, к удивлению многих, свободно читать и изъяснять писанные на русском языке книги.
Слышал философ, еще будучи в Царьграде, о мощах священномученика Климента, папы римского, сокрытых издавна на дне морском, и великую возымел ревность извлечь их из глубины забвения. Сей Климент еще в первом веке христианства, сосланный в Херсонь, повелением кесаря Траяна был брошен в море с якорем на шее, чтобы не обрели христиане его тела; но два верных ученика его, Корни-лий и Фив, назнаменовали место, где был он брошен, и сохранилось о том предание в народе. Блаженный Константин умолил архиепископа Херсонского Георгия испросить у Господа обретения святых мощей. Георгий со всем своим клиром пошел на край моря, где надеялся обрести желанное сокровище; отступило море от того места, где некогда был ввергнут святой мученик, и тут с пением псаломным начали копать землю; благоухание ароматов объявило присутствие святыни, и свет воссиял от моря; вскоре явились и святые мощи Климента, которые с великою честью перенесены были в Херсонь и там положены в церкви апостольской; часть же некую от них впоследствии взяли с собою блаженные учители, когда возвратились в Царьград, и отнесли в Рим.
Между тем воевода хазарский своими полчищами обступил Корсунь и великая опасность угрожала гражданам. Тронутый их мольбами христианский философ не устрашился идти во вражий стан и учительным словом преложил ярость язычника на кротость; смирился он и, дав обещание креститься, удалился восвояси, не причинив никакого зла городу. На обратном пути философа из стана, когда творил он молитвы первого часа, как звери лютые напали на него дикие угры, покушаясь убить его; но нисколько не устрашился он их воплей и не прервал своей молитвы, взывая: "Господи помилуй", так как уже окончил утреннее служение. Изумились угры спокойствию человека Божия и укротились, ибо с ним был Господь; они начали ему кланяться и вняли от него поучительное слово, после которого разошлась суровая дружина, а он спокойно возвратился в Корсунь. Оттуда, сев на корабль, отплыл на Меотийское озеро, в пределы хазар; на берегах Дона была их крепость Белая Вежа, и они кочевали по Волге до Каспийского моря и железных врат Кавказа.
С честью были приняты оба брата в столице хазарской, ибо они принесли с собою письма от императора кагану; там большие имели прения не только с хазарами, но с евреями и сарацинами. Иноверные старались уловить словом философа греческого, который более состязался с ними, нежели Мефодий, потому что старший брат с юных лет обращался более в делах народных, нежели в учении книжном, Константин же был воспитан в искании любомудрия, искусен в Божественном Писании и особенно силен словом, готовый давать ответы против всякого вопрошения; но когда Константин занимался словопрением с неверными, блаженный Мефодий споспешествовал ему молитвою. Лукавый хазарин, посланный для встречи философа, начал беседу с дел гражданских, ибо каганы вступали и в родственные союзы с императорами греческими: дочь одного из них, Ирина, была супругою императора Копронима, и сын ее Лев носил даже прозвание хазарского, но сия новая династия, родственная хазарам, была низвергнута с престола греческого, и потому с неудовольствием смотрели каганы на перемену властителей в Царьграде.
Хазарин сказал философу: "Вы, греки, злой имеете обычай часто сменять царей ваших, избирая их не только из царского рода, но и из простого; у нас же все наши каганы происходят от рода Каганского и никто не воцаряется, кроме как из их дома". Философ, зная что собеседник его держится учения еврейского, привел ему пример из Священного Писания: "Не сам ли Господь, вместо неугодного ему царя Саула, избрал мужа по сердцу своему, от стад овчих Давида и по нем род его?" Потом обратившись к предметам духовным, хазарин говорил: "Держа в руках книги, вы говорите из них притчи, но мы не так: не гордясь, подобно вам, писаниями, из персей наших износим мудрость, ибо имеем ее в себе поглощенною". Блаженный отвечал ему: "Если встретишь человека нагого, хвалящегося, что много имеет одежд и золота, поверишь ли ему, видя его в совершенной наготе?" - "Разумеется нет, - возразил хазарин, - ибо тогда бы не ходил нагим". - "Итак, если ты поглотил всякую мудрость, как ты этим хвалишься, то скажи мне: сколько родов прошло от Адама до Моисея и каждый род долго ли содержал свою область?" Умолчал хазарин, не зная, что отвечать. "И я не могу иметь к тебе веры, - продолжал Константин, - чтобы ты поглотил всякую мудрость и без книг был бы премудр".
Каган пригласил учителей греческих к своей трапезе, и блаженного Константина спросили вельможи: "Скажи нам степень твоей почести, чтобы мы посадили тебя соответственно твоему сану". Притчею отвечал философ: "Деда имел я великого и славного, который стоял близко к царю, но он отверг данную ему славу и был изгнан в чуждую землю, где в нищете и я родился; отыскивая же древнюю почесть деда моего, иной я еще не успел восприять, - я внук Адамов". Изумились глубокому слову гостя своего хазары и большое возымели к нему уважение. Сам каган, подняв чашу, произнес: "Пью во имя Бога единого, сотворившего всю тварь". Христианский же философ, в свою очередь подняв чашу, присовокупил: "Пью во имя Бога единого и Слова его, которым утверждены небеса, и животворящего Духа, которым содержится вся сила твари". Каган возразил: "Одинаково мыслим мы о Боге, создавшем всю тварь, только в том разнствуем, что вы славите Троицу, а мы единого Бога славим, как еврейские книги учат". - "Те же книги, - сказал философ, - проповедуют и Слово, и Дух, ибо и царь-пророк вещает: "Словом Господа сотворены небеса, и духом уст Его - все воинство их"(Пс 32:6)". Потом же, снизошедши к понятиям более доступным человеку спросил кагана: "Скажи мне, державный, если бы кто-либо, воздавая тебя почесть, ни во что вменял слово твое и дух, а другой бы уважал их: который из двух был бы истинным почитателем царского твоего лица?" Каган отвечал: "Тот, кто сие тройственное имел бы в равной чести". - "Так и мы, - продолжал философ, - являемся более благочестивыми почитателями Божества, нежели вы, ибо равно прославляем Отца, и Сына, и Духа, как научились из книг пророческих, ибо и пророк Исаия свидетельствует: "Послушай Меня, Иаков и Израиль, призванный Мой: Я тот же, Я первый и Я последний. Я был там; и ныне послал Меня Господь Бог и Дух Его" (Ис 48:12, 16). Кто же есть посылаемый, если не Сын, и от кого посылается, если не от Отца и Духа Отчего, как учат нас великие учители наши?"
Евреи, присутствовавшие при сей беседе, думали затруднить философа христианского своими вопросами: "Как может утроба женская вместить Бога, на которого никто и взирать не может?" Но блаженный, нисколько не смутившись обычным их возражением, указал перстом на кагана и на первого его советника и в свою очередь спросил: "Не почтете ли вы безумным того, кто бы сказал, что сей первый сановник не может приять в дом свой кагана и угостить его, когда и каждый последний раб может это исполнить? И опять спрошу вас: что есть в поднебесной честнее из всех видимых тварей?" Они отвечали: "Человек, потому что он создан по образу Божию и почтен разумною душою". - "Итак, не безумны ли те, - возразил философ, - которые говорят, что не может вместиться в человеке Бог, когда вмещался он и в купине вещественной, и в облаке, и в буре являлся Моисею, Иову и Илии, как о том свидетельствует Святое Писание? И что же дивного, если вместился в честнейшую из одушевленных тварей, когда хотел явиться на Земле, чтобы исцелить от язвы смертной человека? Может ли один болящий исцелить другого, когда род человеческий пришел в нетление, от кого другого мог восприять свое обновление, если не от самого Творца? Врач, хотящий исцелить болящего, если приложит пластырь свой к дереву или камню, а не к самой язве, будет ли от того польза? Так и Господь Иисус Христос преискренне приобщился человеческого естества, чтобы чрез воплощение свое и страдание уврачевать язвы болящего человека, как сие было предсказано у пророка: "Итак, Сам Господь даст вам знамение: се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил" (Ис 7:14). Не только в книгах божественных о том свидетельствуется, но и сам ваш раввин Акила пишет, что Моисей в молитве своей, простерши руки к Богу, взывал: "В громе и в буре и во гласи трубном не являйся нам более, Господи щедрый, но вселися в наши утробы, прости грехи наши!" И Господь действительно вселяется в нас. когда мы, христиане, причащаемся таинственной его жертвы, ибо уже исполнилась над нами древняя сия молитва Моисеева".
После окончания трапезы разошлись пиршествовавшие, удивляясь премудрости философа христианского. Назначен был день для словопрения с иудеями, и каган, воссев на свое место, велел сесть подле себя христианским учителям, чтобы иметь беседу с иудеями. Смиренно сказал властителю хазарскому философ: "Я человек одинокий между вами, безродный и без друзей, и вот мы состязуемся о Боге, в руке которого все и сердца наши. Есть между вами сильные в слове; да скажут они нам, что разумеют, если же чего не постигнут, да спросят нас". Но гордые своим знанием иудеи не тронулись смиренною речью философа; они говорили: "И мы содержим в книгах своих Слово и Дух; но скажи нам, какой закон был дан прежде, Моисеев или тот, который вы, христиане, держите?" Уразумев их хитрость, блаженный премудро отвечал: "Для того ли вопрошаете, чей закон прежде, чтобы похвалиться, что вы содержите древнейший закон? Если такова ваша мысль и хотите содержать только первейший закон, то уклонитесь от суетного обрезания". Изумились евреи и спросили о причине такой странной для них речи; они еще более смутились, когда в свою очередь спросил их философ: "Скажите по истине, в обрезании ли дан был первый закон или в необрезании?" - "Полагаем, что в обрезании", - отвечали евреи.
Философ продолжал: "Не был ли прежде обрезания дан закон Ною, после заповеди, данной в раю Адаму, от Которой отпал он? Господь завещал Ною: да не будет проливаема кровь человеческая, проливающий же кровь брата своего, да примет казнь (Быт 9:6); также и о вкушении зелия травного и мяса птиц и скотов говорил: "Вот, Я поставляю завет Мой с вами и с потомством вашим после вас" (Быт 9:9)". Иудеи возразили: "Но завет не есть закон, ибо не сказал Бог Ною, закон мой, но завет мой вам поставлю, мы же держимся закона". - "Как же держите вы обрезание, - спросил философ, - ибо и обрезание не назвал Бог законом, но только заветом, сказав о нем: "И сие будет знамением завета между Мною и вами" (Быт 17:11). Если же завет обрезания имеете вы вместо закона, то и завет, данный Ною, должны почитать законом, и даже первым, какой Бог дал роду человеческому после изгнания из рая".
Иудеи возразили: "Мы почитаем законом тот, который был дан Моисею и его одного держимся". - "Но если вы не почитаете законом, - сказал философ, - завета, данного Богом Ною, то и Моисею данный закон не есть закон, ибо в пророчестве Иеремии не называется законом, а только заветом: как говорит Господь Бог Израилев: проклят муж, если не послушает слов завета сего, его же заповедал отцам вашим, в день, и он же вывел из из земли Египетской. Итак, если завет этот может служить вам законом, то и данный Ною есть воистину закон, которого вы должны держаться как первого, ибо он был прежде обрезания Авраамова и закона Моисеева".
Евреи, уклоняясь от прямых речей философа, как бы в оправдание себе, сказали: "Все те, которые держались закона Моисеева, угодили Богу; потому и мы его держимся, надеясь быть столь же богоугодными; а вы сами себе изобрели новый закон, которым попираете Божий древний". Философ отвечал: "Мы правильно действуем, ибо если бы и Авраам не принял обрезания, но только бы держался завета Ноева, то не был бы назван другом Божиим; так же и Моисей после Авраама написал иной закон, не довольствуясь прежде принятыми Ноем и Авраамом, хотя не было сказано ни Ною, ни Аврааму, что после них дан будет иной закон. По сему примеру и мы действуем, и подобно как они не отметали тех законов, которые прежде них были, но только восполняли недостающее, и мы не отметаем заповедей Ветхого Завета, на скрижалях написанных Моисею; но поелику уже миновали образы грядущих вещей и наступило их исполнение, мы отринули то, что служило только предзнаменованием, как то: приношение бессловесных жертв, обрезание и другие обряды ветхозаветные; нам же было предсказано о Новом Завете устами пророка Иеремии: "Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом" (Иер 31:31, 33)".
"Кто из иудеев, - отвечали ему противники, - не ведает сих писаний, но еще не пришло время Помазанника". - "Чего же еще ожидаете? - спросил философ. - Не миновалось ли уже царство ваше, которое должно было продлиться только до пришествия Мессии? Иерусалим разорен, жертвы ваши отвержены и слава Господня преселилась от вас к языкам, ибо сбылись уже о вас все предсказания пророческие; вот и последний Малахия взывает: "Нет Моего благоволения к вам, - говорит Господь Саваоф, - и приношение из рук ваших неблагоугодно Мне. Ибо от востока солнца до запада велико будет имя Мое между народами, и на всяком месте будут приносить фимиам имени Моему, чистую жертву"" (Мал 1:10-11). Иудеи сказали: "Видим, что ты язычников хочешь назвать благословенными наравне с нами, которые благословенны как семя Авраамово". Но философ обличил тесное их разумение сего вселенского благословения Божия, говоря: "В том же семени Авраамовом благословленны все народы, то есть чрез Мессию, исшедшего от Авраама и Давида; тому и другому предсказано было, что благословятся в нем (то есть в Мессии) все племена земные и все языки ублажат его, ибо для всех, а не для одного только племени Авраамова, должен был прийти. Древний праотец ваш Иаков, благословляя Иуду, не сказал ли: "Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его, доколе не приидет Примиритель, и Ему покорность народов" (Быт 49:10). Итак, видите ли, что Мессия придет не только ради иудеев, но и ради язычников, и более для них, нежели для вас, ибо они его прияли, вы же отвергли; посему и он отринул вас, прославив язычников. Уверьтесь, хотя из слов пророка Даниила, в том что уже пришел истинный Мессия, ибо явившийся ему ангел предсказал, что семьдесят седмин, то есть четыреста девяносто лет, считая седминами семилетия, оставалось до пришествия Христа Старейшины, когда должны были запечатлеться пророчества, и прекратиться жертвы в Иерусалиме, и пострадать Мессия. Разочтите сами, как давно уже миновались предсказанные годы и как все сие уже совершилось. Спрошу еще вас касательно страшного видения Навуходоносорова, которое истолковал царю тот же пророк Даниил: царство железное, поглотившее все прочие, какое было по вашему мнению?" - "Римское", - отвечали евреи. "Что же знаменует камень, отторгшийся от горы без руки человеческой, который сокрушил весь многосоставный кумир, виденный во сне Навуходоносором?" - "Мессию, - опять отвечали иудеи, - но разве еще не держится Римское царство?" - "Еще ли не видите истины пророчеств в самом их исполнении? - возразил философ. - Римское, железное царство работало идолам и уже миновалось, ибо наше царство, хотя и удержало то же имя, но есть уже царство Христово, как было сказано: что восставит Господь Бог Небесный иное царство, вовеки нерассыплемое; это и есть царство христианское, нареченное новым именем, по пророчеству Исайи, который некогда сказал: "А рабов Своих назовет иным именем, которым кто будет благословлять себя на земле, будет благословляться Богом истины" (Ис 65:15, 16)". Оскорбились иудеи и сказали: "Мы от Сима благословенное семя, отцом нашим Ноем, вы же нет". Философ отвечал: "Благословение Ноево не что иное есть, как прославление Бога, ибо он только сказал: "Благословен Господь Бог Симов"; Иафету же, от которого мы происходим, сказал: "Да распространит Бог Иафета и да вселится в селениях Симовых " (Быт 49:27). Вы сами видите распространяемое благодатью Божиею христианство; посреди вас же умаляемых и в самом Иерусалиме, где вы некогда обитали, не христианами ли прославляется имя Христово?"
Таким образом, обличая противников ясными пророчествами и непререкаемыми доводами, философ вынуждал их сознаваться в истине того, что им говорил, то есть что Мессия есть тот самый, которого возвещал им. Все мудрые его речи и прения с иудеями, вкратце только здесь извлеченные, говорит писатель жития, должно искать в книгах блаженного философа, которые преложил (с греческого на славянский) учитель наш архиепископ Мефодий, разделив их на восемь частей; в них можно увидать всю словесную силу, истекавшую от божественной благодати, которая, как пламень, опаляла противников. Каган хазарский, со своими старейшинами внимая сладостным его речам, сказал: "От Бога послан ты к нам для назидания нашего, и, все божественные книги изучив, ты нас насытил сладостным их сотом; хотя мы и не книжные люди, но веруем, что сие от Бога. Если же хочешь даровать покой душам нашим, объясни нам притчами по порядку все, о чем еще тебя вопрошать будем"; и после сего долгого собеседования все разошлись для отдыха.
На другой день собрались опять, и хазары спрашивали Константина: "Скажи нам, честной муж, какая вера есть лучшая?" Философ притчею отвечал: "Две жены были у одного царя, и обе были в чести великой и весьма любимы им; но обе согрешили и он изгнал их в чужую землю, где прожили многие годы: там родились их дети в нищете; с ними стали они совещаться, каким бы образом возвратиться им в первый свой сан? Различны были их мнения, ибо каждый предлагал свое и находил оное лучшим, опровергая мнения других; таким же образом евреи и сарацины, каждый похваляет вам свое вероучение". - "Но как же мы различим лучшее из них?" - спросили опять хазары, и философ отвечал: "Огонь искушает золото, а человек умом отсекает ложь от истины. Вспомните, от чего произошло первое падение: не от ведения ли добра и зла при вкушении запрещенного плода и от надменного желания быть Богом? Итак, если кому-либо причинится зло от вкушения меда или студеной воды и один врач будет ему советовать лечиться теми же средствами, от коих произошла его болезнь, а другой врач посоветует противоположное лекарство, то есть вместо меда горечь и вместо студеного теплое, который врач покажется вам мудрее?" Все отвечали: "Тот, кто советует врачества, противоположные причинам болезни". - "Итак, приложите совет сей и к болезни рода человеческого: горечью должно умерщвлять похотливую сладость жития сего и смирением врачевать гордость, ибо от тернового дерева происходит сладкий плод. Так и закон Христов, самою строгостию являет свою божественность, ибо приносит впоследствии плод вечной жизни".
В это время один из советников, хорошо знакомый с магометанскою верою, спросил философа: "Почему вы не принимаете Магомета? Он в своих книгах очень хвалит Христа, говорит, будто он родился от Девы, сестры Моисея, что он великий пророк, воскрешал мертвых, исцелял все болезни". - "Пусть рассудит нас каган, - сказал философ, - кому лучше верить, Магомету или пророку Даниилу? Он сказал, что после Христа престанут все видения и пророчества, а Магомет явился после Христа. Если мы Магомета назовем пророком, то должны отвергнуть Даниила". Тогда многие из присутствующих сказали: "Даниил говорил по внушению Духа Божия, а о Магомете знаем все, что он лжец и вместо спасения влечет к погибели, ибо многим суесловием своим склоняет ко злу и студодеянию".
Тогда первый советник кагана сказал приятелям своим из числа евреев: "Гость наш помощью Божиею ниспровергнул всю гордыню сарацинскую, равно и вашу опрокинул; правильно возвестил он, что дал Господь область над всеми языками царю христианскому и мудрость совершенную в истинной его вере, без которой никто не может получить вечной жизни". Услышав сие, со слезами обратился ко всем философ и говорил: "О братия и отцы, друзья и чада, Господь дает всякий разум для подобающего ответа; если кто еще имеет сомнение, пусть приходит препираться со мною; если кто уже убежден, да крестится во имя Святые Троицы; если же не верует, то не на мне лежит грех сей: сам он узрит в День судный".
"Мы сами себе не враги, - отвечали хазары, - но мало-помалу, кто хочет, пусть крестится; те же из нас, которые отселе еще будут держаться веры жидовской и сарацинской, повинны смерти". Так разошлось собрание, и в тот же день крестил блаженный Константин до двухсот человек, которые отверглись мерзости языческой и беззаконной женитьбы. Сам каган написал послание к императору греческому, благодаря его за то, что прислал к ним столь премудрого мужа, возвестившего им веру христианскую, которую и сам каган надеялся принять, а между тем позволил каждому креститься по своей воле и обещал сохранять приязнь к царству Греческому.
Каган, отпуская от себя философа, предлагал ему многие дары, но он их не принял, говоря: "Если хочешь сделать мне угодное, отпусти со мною всех греческих пленников, которые здесь находятся, и это будет мне свыше всякого дара". С любовью исполнил каган человеколюбивое желание своего гостя и отпустил до двадцати пленников с блаженными учителями, просветившими землю Хазарскую. С радостью устремились они в обратный путь и шли безводною степью; жажда одолела их в пустыне, где не обреталось источника сладкой воды; нашли только кладезь соленый и не могли вкусить из него воды, которая на вкус была подобна желчи. Спутники разбрелись искать воды по окрестностям; блаженный же Константин сказал брату своему Мефодию: "Не могу более терпеть жажды; почерпни для меня хотя этой воды; тот, кто преложил некогда для Израиля горькую воду в сладкую, может и для нас сделать то же утешение". Почерпнул Мефодий, и сладкою, и студеною оказалась вода для всех, которые ее вкусили; все прославили Бога, творящего чудеса ради своего угодника.
Благополучно достигли они Корсуни, где были приняты с любовью архиепископом. Восстав после вечери, блаженный Константин сказал ему: "Сотвори мне, владыко, молитву и благослови меня, как отец благословляет свое чадо последним благословением". Слышавшие сие думали, что на другой день рано философ хочет оставить Корсунь, но Константин втайне сказал некоторым: "Не мы, но святитель оставляет нас, ибо завтра отходит к Господу"; так и случилось: на другой день преставился архиепископ. Прежде нежели достигнуть Царьграда, блаженный Константин совершил еще великий подвиг, обратив от суеверия к вере истинной одно племя в пределах Фулы, или Сурожских. Там было требище идольское при древнем дубе, к которому никто не смел прикасаться, ибо такое было поверье, что от сего дуба нисходят благословение и дожди плодоносные. Поскорбел духом философ о слепоте заблуждающихся и проповедал Бога истинного собравшемуся народу. Немедленно велел он срубить и сжечь идольское древо, и столь убедительно было его слово, что старейшина и за ним весь народ целовали Евангелие, которое он держал. Со свечами в руках, воспеваяпеснь Богу вслед за философом, подошли они к древу; Константин первый ударил по нем секирою, по его примеру все прочие с усердием начали поражать дерево и, срубив его с корня, ввергли в огонь; в ту же ночь благодатный дождь оросил землю и тем утвердилась вера в народе.
Посольство блаженных Константина и Мефодия к славянам
По возвращении в Царьград с великою почестью приняты были просветители хазар от царя и патриарха как апостолы Христовы, проповедавшие веру истинную между язычников. Собор архиереев хотел возвести их на высшие степени духовные, но они смиренно уклонились от всех почестей. С трудом могли убедить Мефодия принять на себя игуменство в одной из обителей, называемой Полихрон, где было до семидесяти иноков; Константин же остался при соборной церкви Св. Апостолов, и там упражнялся в молитве. В храме Св. Софии находились золотые сосуды, принадлежавшие царю Соломону, которые похищены были Титом из разоренного храма иерусалимского и перенесены в Рим; при разгроме древней столицы царем Вандальским Гензериком взяты они были в Африку и оттуда перешли в Царь-град, когда пало царство Вандальское оружием Велисария пред императором Иустинианом; он отдал сосуды для хранения в новый храм свой Св. Софии; между ними был потир из драгоценного камня, на котором начертаны три неведомые дотоле надписи еврейские. Философ разъяснил таинственный смысл их, возвращавший славу нового царя Давида, и разгадал самое число лет, девятьсот девять, протекших от Соломона до Христа, к которому относилось сие пророчество.
Около сего времени, то есть 860 года, должно предполагать странствие блаженного Мефодия к болгарам для обращения в христианство царя их Богориса, или Бориса, с его народом; хотя событие сие не упоминается в житии Мефодия, но о нем говорит летописец греческий Иоанн Куропалат. Он пишет, что при царе Михаиле болгарский властитель, начинавший уже склоняться к христианству, но еще державшийся обычаев языческих, просил из Царьграда искусного иконописца для расписания своих палат, и послан был от царя и патриарха опытный в сем деле инок по имени Мефодий, но с иною высшею целью. Богорис велел изобразить ему на стенах различные ловитвы, птиц, и зверей, и драконов, и что-либо ужасное, на которое не мог бы без страха взирать человек. Благоговейный же инок, ничего не ведая, что могло бы быть страшнее второго Христова пришествия и геенны, на одной обширной стене палаты изобразил последний суд и различные муки геенские. Любопытствовал царь Болгарский уразуметь таинственный смысл сего невиданного им дотоле изображения; Мефодий, пользуясь благоприятным случаем, объяснил ему, каким образом стоящих одесную судии праведников венчают ангелы царственными венцами и воздают на небеса, а стоящих по левую сторону грешников похищают дьяволы и ввергают в муки геенские. Ужаснулся Борис, внимая изъяснению страшных образов, и, убедившись в истине христианства проповедью мудрого иконописца, послал в Царьград к императору и патриарху, просить себе епископа и священников, которые бы окрестили народ болгарский; это было началом обращения славян к учению христианскому.
Вскоре после сего и другие князья племени славянского начали обращаться к вере. Ростислав, князь моравский, по внушению Бога, хотящего всем человекам спастися и в разум истинный прийти, совещался с племянником своим Святополком и Коцелом, князем Паннонии, с вельможами и народом, и послал от себя избранных людей к императору в Царьград, с таким словом: "Народ наш уже отвергнул идолослужение и желает держаться христианского закона; но мы не имеем такого учителя, который бы совершенно научил нас святой вере и нашим языком наставил бы нас на закон благочестивый, дабы и другие страны, взирая на нас, нам подражали. И так молим тебя, владыко, попекись о спасении нашем и пошли нам такого епископа и учителя, ибо от вас всегда исходит добрый закон во все страны". Князья славянские имели причину обратиться за духовным просвещением в Царьград как столицу просвещения того времени, ибо приходившие к ним священники латинские не знали языка их для перевода книжного.
Император Михаил соборно совещался по случаю сего посольства с знаменитым по своему просвещению патриархом Фотием, который восседал тогда на кафедре Константинопольской, и весь освященный Собор рассудил просить опять блаженного Константина идти вместе с братом его Мефодием к народам славянским, как они ходили к хазарам. "Слышал ли о прошении князей славянских? - говорил ему император. - Знаю, что ты много уже потрудился и теперь болезнен телом; но никто иной не может исполнить сего, кроме тебя; я дам тебе дары многие князьям моравским, ты же возьми брата своего, игумена Мефодия, идите вместе, ибо вы оба из Содуни, а солуняне все чисто беседуют по-славянски". Последние сии речи находятся в так называемом Паннонском житии св. Мефодия и объясняют, почему оба именитых брата предпочтительно были посланы к славянам.
Константин отвечал царю: "Хотя и труден я и болен телом, но иду к славянам, если они имеют буквы для своего языка". Царь говорил ему: "Дед мой и отец искали их и не обрели; как же я могу их обрести?" Философ опять отвечал: "Как же можно на воде писать беседы? А изобретение новых может навлечь имя еретика". Опять возразил царь: "С правдою и умом твоим, если хочешь, то может и тебе даровать Бог то, что дает всем, которые просят, не сомневаясь". По своему обычаю, св. Константин наложил на себя пост и заключился на молитву в келье, и не один, но с другими споспешниками того же духа (то есть с теми учениками, которые должны были ему содействовать в деле проповеди); пламенно помолился он, чтобы Господь явил ему славянские письмена, и услышал Господь молитву рабов своих. Тогда, сложив или устроив письмена, написал беседу евангельскую, то есть приступил к переводу Евангелия на славянский язык, и начал с боговдохновенных слов Иоанна: "Искони бе Слово и Слово бе от Бога и Бог бе Слово". Неизвестно, до какой степени пользовался он тем переводом, который обрел в Корсуни, или вновь изложил свой.
Возрадовался император сему новому подвигу боговдохновенного философа и прославил Бога вместе с патриархом и со всем освященным Собором. Он послал богатые дары князьям моравским и написал от себя послание к Ростиславу: "Бог, повелевающий всякому прийти в разум истины, видев веру твою, сотворил великое дело в наши времена, явив письмена вашему языку, чего не видано было прежде, и он причелся к тем древним языкам, которыми от давних лет прославляется имя Божие. Посылаем к тебе того самого честного мужа, чрез которого Господь открыл сии письмена, философа благоверного и весьма книжного, который несет тебе дар, честнее всякого злата и камней драгоценных. Содействуй ему утвердить вашу речь и взыщи Бога, не ленясь ни на какой подвиг, чтобы и ты, приведя своих в Божий разум, восприял за сие мзду и в сем веке, и в будущем".
Есть недоумение о блаженном Константине, которое, однако, может разрешиться из самого хода событий: в Прологе и в Минеях святителя Димитрия сказано, что император и Собор убедили философа, хотя и против его желания, восприять сан епископский, чтобы идти проповедовать к славянам; но об этом не упоминается в славянских или паннонских житиях Кирилла и Мефодия; только в одном намекается, что перед смертью своею в Риме Кирилл сложил с себя епископство и облекся в иночество, то есть в схиму.
Но могло ли быть иначе? Когда и сам Ростислав просил у императора в письме своем не только учителя, но и епископа, который должен был устроить у славян божественную службу, а в житии Мефодия сказано, что он во всем с покорностью повиновался философу, хотя и был старший брат, и это может также относиться к святительскому сану Константина.
Успешно было посольство обоих братии в земле Славянской, где их приняли с большою честью; там провели четыре с половиною года в апостольском своем подвиге: сперва в Моравии у князя Ростислава, а потом в Паннонии у князя Коцела, который был еще язычник, но, несмотря на то, почтил философа и, возлюбив книги славянские, сам начал учиться письменам и дал Константину пятьдесят юношей для обучения грамоте. Тогда отверзлись, по слову пророческому, ушеса глухих во услышание книжного словеси. Блаженный Константин, переложив на славянский язык весь церковный чин, устроил полное богослужение в новообращенной земле Славянской: утреня и вечерня и самая литургия начали совершаться, к общему утешению, на языке, дотоле чуждом славословию Божию, и это также свидетельствует о его епископском сане, ибо если бы сам не рукополагал, неоткуда было бы ему заимствовать иереев для богослужения славянского.
Успех его проповеди, по зависти дьявольской, возбудил зависть и в человеках, ибо священники римского обряда, приходившие из Италии и Германии обращать славян и мало имевшие успеха, потому что не могло быть доступно народу богослужение на языке латинском, с негодованием видели, как быстро распространялась проповедь пришельцев греческих и что область Паннонская переходит таким образом из под ведения римского к престолу цареградскому. Спор за области славянские был главною причиною разрыва между папою Николаем и патриархом Фотием, которого бы охотно признал, если бы только уступил он славянские народы Риму. Архиереи и священники латинские старались распространить мнение, что не подобает прославлять имя Божие на сем новом и, по их мнению, варварском языке, ибо если бы Господу было сие угодно, то давно бы уже были изобретены письмена славянские. Они позабыли, что еще в IV веке изобретены готские письмена для перевода Священного Писания, кроме иных восточных языков.
Однако козни латинские не препятствовали совершаться делу христианскому, и Константин перешел в Паннонию, где, пользуясь благорасположением князя, испросил себе в дар, как некогда у хазар, вместо злата и серебра за слово евангельское, до девятисот пленников греческих, которых отпустил на свободу в их землю. Между тем патриарх Фо-тий, пославший к славянам обоих блаженных братьев, уже был низложен с престола и прежний патриарх Игнатий заступил его место; скончался и гонитель Фотия папа Николай, и на Соборе Константинопольском восстановились сношения Греческой Церкви с преемником его Адрианом. Но не прекращались козни епископов немецких против славянских учителей, хотя и рады были славяне слышать величие Божие на родном своем языке, как свидетельствует наш Нестор. Еще папа Николай требовал к себе проповедников, которые вынуждены были держать сильное прение с латинскими учителями о богоугодном деле; оно происходило в Венеции, или Млетках, по славянскому названию сего города, на пути их в Рим.
Собрались епископы с иноками и начали укорять философа: "Скажи нам, как мог ты изобрести славянские письмена для преложения книжного и поучаешь письменам сим, когда доселе никто не изобретал их, ни апостолы, ни папа Римский? Три только признаем мы языка, которыми прославляется имя Божие: еврейский, эллинский и латинский, на коих была начертана надпись на кресте Господнем". Благоразумно отвечал им философ: "Не на всех ли равно изливается дождь от Бога, по слову евангельскому, и солнце не всем ли равно сияет, и не все ли одинаково дышим мы воздухом? Как же не стыдитесь вы три только признавать языка, а прочим повелеваете быть глухими и немыми, как будто Господь не может даровать им тот же дар! Это ваше темное мнение западное; мы же, восточные, знаем многие народы, имеющие свои письмена и на своем языке прославляющие Бога; таковы суть: армяне, персы, авазги, иверы, готы, обры, хазары, аравляне, копты, сирийцы и иные. Если не хотите сего уразуметь и видеть их книги, научитесь истине хотя из Священного Писания; не вопиет ли Давид: пойте Господа вся земля, и апостол говорит: аще безвестен глас, даст труба, кто готов на брань? Равным образом, если и вы не выразите языком разумного слова, как может быть понятно говоренное вами, вы только будете напрасно поражать воздух. Есть ли хотя один народ во вселенной, не имеющий своего языка? Если же не буду знать силы его гласа, то я в отношении его буду варвар, равно как и он для меня; посему и вы, если хотите быть ревнителями духовными к назиданию Церкви, просите себе от Господа дара языков. Вспомните, что говорит апостол Павел коринфянам: "Кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу, потому что никто не понимает его; он тайны говорит духом; а если я теперь приду к вам, братия, и стану говорить на незнакомых вам языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием, или пророчеством, или учением? Если ты будешь благословлять духом, то стоящий простолюдин как скажет "аминь" при твоем благодарении, ибо он не знает, что ты говоришь. Ежели вся Церковь сойдется вместе и все станут говорить незнакомыми языками, войдут же к нам незнающие и неверующие, то не скажут ли, что вы безумствуете? Но если пророчествуют и войдет кто из неверных или невежд, он будет обличаем всеми и от всех истязуется, и таким образом тайны сердца его обнаружатся; он падет ниц, поклонится Богу и скажет: воистину с вами Бог!"" (1 Кор 14:2, 6, 16, 23, 24, 25). Обличив их сими апостольскими словами и самым делом своей проповеди, для них дотоле неуспешной между славян, он оставил посрамленным весь Собор латинствующих, ибо его устами вещала самая истина.
Странствие в Рим и преставление св. Кирилла
Папа Адриан II, Апостолик (Pater Apostolicus), как сказано в житии Паннонском, услышав о проповеди блаженных братии, пожелал их видеть лично и как ангелов Божиих принял в Риме. Сам он вышел к ним навстречу со всем своим клиром и со всеми гражданами, держа в руках свечи, ибо известно было папе, что несут они с собою мощи священномученика Климента, епископа Римского. Многие чудеса и исцеления ознаменовали святыню мощей сих, облегчились недуги страждущих различными болезнями и ради усердия к памяти святого Климента отпущены были на свободу многие пленники. Адриан, знавший о неправильных притязаниях латинствующих епископов против блаженного философа за преложение славянских книг, осудил слепую ревность притязателей и с особенною честью принял вновь преложенные книги.
Если, быть может, покажется странным или особенно благоприятным Риму то, что первые учители славянские, будучи посланы сперва от патриарха цареградского, обратились наконец к папе, то здесь должно принять в соображение обстоятельства местные: патриарх Фотий, их пославший на дело проповеди, уже лишен был своей кафедры; место его заступил Игнатий, бывший в совершенном единомыслии с Адрианом; следственно, при восстановлении согласия обеих Церквей, блаженные учители могли безразлично обращаться к тому или другому предстоятелю нового или ветхого Рима. К тому же Иллирик, место их проповеди, был спорною областью между обеих кафедр, и сильно было влияние римское на славян; нужно было отстранить оное и прекратить козни латинствующих для достижения священной цели, иначе бы совершенно остановилось дело проповеди; итак предстояла необходимость искать разрешения сего вопроса в Риме, отколе один только папа мог усмирить нападения западных епископов. Но вот что достойно внимания и на что мало обращают оное западные: папа Адриан принял в свое общение учителей восточных и признавал их совершенно православными, хотя они исповедовали догмат об исхождении Духа Святого от одного лишь Отца, сходно с древним истинным символом восточным, и не мог сего не ведать Адриан, ибо патриарх Фотий, пославший сих учителей к славянам, первый начал обличать нововведение латинское в догмат веры.
Папа, приняв славянские книги из рук блаженного Константина, освятил их на престоле древнейшей из всех базилики Св. Марии и вместе с ним совершил там божественную литургию; тогда же сам рукоположил брата его Мефодия в пресвитеры и повелел двум своим епископам, Формозу и Гавдериху, посвятить учеников славянских во диаконы и пресвитеры в залог общения церковного. При посвящении совершена была торжественная служба в храме Св. Петра, отчасти на латинском языке, отчасти на славянском, для того чтобы и сей новый язык ввести в употребление церковное. В следующие дни совершалась опять литургия по принятому в Риме порядку в различных базиликах столицы, что называлось стояниями "Stationes": у Святой Петрониллы, потом в церкви Св. Апостола Андрея Первозванного, обошедшего пределы Скифии., а на третий день за городом, в базилике великого учителя языков апостола Павла; ночью была там божественная служба над его святым гробом по-славянски, как бы в значение того, что и сей новый язык обращенного им к Богу Иллирика уже созрел для славословия Божия.
Не видно из жития, чтобы участвовал сам папа в сих священнослужениях, хотя и есть некоторые подробности, что вместе со славянами служил в базилике Св. Павла некто святой Арсений, один из семи подгородных епископов римских, составлявших первоначально собственную область святителя Римского, доколе не разрослась она в патриархат; это, вероятно, был епископ Остийской, ибо его епархия начиналась близко от сей базилики; служил с ними и пресвитер Анастасий, блюститель книгохранилища римского, который был посылаем папами на Собор цареградский и записал его деяния. Блаженный Константин вместе с братом Мефодием и учениками своими восхвалял за сие Бога; между тем римляне непрестанно приходили к нему с вопросами о новых письменах славянских, и каждому из совопросников давал он удовлетворительные ответы. Но уже от многих трудов своих начал изнемогать блаженный философ и впал в тяжкую болезнь, которая продолжалась до пятидесяти дней; во время болезни было ему божественное откровение о скором его преставлении, и возвеселился духом труженик; радостно воспел он антифоны первого гласа, изображающие разрешение души от тела: "О рекших мне, внидем во дворы Господни, возвеселися дух мой, срадуется сердце". Весело провел он весь этот день, говоря своим присным: "Отселе я уже не слуга царю или кому-либо иному на земле, но только Богу Вседержителю от ныне и до века, аминь".
На другой день поспешил он облечься в схиму великого ангельского чина, изменив имя свое Константина на Кирилла, и пребывал постоянно в молитве, во все продолжение своей тяжкой болезни. Чувствуя приближение кончины, блаженный философ говорил брату своему Мефодию: "Брат мой возлюбленный, мы были оба с тобою как дружная пара волов, одну возделывающих ниву, и вот я падаю на бразде, оканчивая знойный день свой долу; знаю, что ты любишь паче всего гору Олимпийскую, но не моги, ради любви сей, оставлять нашего учения, ибо более можешь спасти себя сим подвигом, нежели созерцанием". Имел он причину так увещевать брата своего, ибо слышал, что князь Паннонский Коцел присылал просить папу Адриана, чтобы отпустил к нему блаженного учителя Мефодия в епископы, и папа отвечал: "Не к тебе одному пошлю его, но ко всем странам славянским, как учителя, от Бога им данного и от верховных апостолов".
В предсмертные минуты болезненный Кирилл воздвиг преподобные руки свои и со слезами вознес теплую молитву к Богу о себе и о духовных своих чадах: "Господи, Боже мой, сотворивший все ангельские силы бесплотных, распростерший небо и все создавший из небытия в бытие, Ты, всегда и везде послушающий творящих волю Твою, боящихся Тебя и хранящих Твои заповеди, послушай и мою молитву в исходный час сей! Сохрани верное Твое стадо, которому приставил меня, неключимого и недостойного раба Твоего, избавляя его от всякой безбожной языческой злобы и всякого хульного еретического языка; утоли триязычную ересь, восстающую против твоего славословия, и возрасти Церковь твою во множество языков, всех соединяя единомыслием и единодушием в Твоей вере, чрез правое ее исповедание. Вдохни в сердце сей новой паствы Сына Твоего, слово Твоего учения, ибо оно есть Твой дар, Тебе же приносимый, когда Ты нас восприял, недостойных, на проповедание Евангелия Христова, и направи ее на дела Тебе угодный, ибо то, что Ты мне дал, как Твое Тебе я предаю; устрой верных Твоих силою Твоей десницы и покрой их кровом крил Твоих, да все хвалят и славословят великое имя Твое Отца и Сына и Святого Духа, вовеки аминь". Преподав всем последнее лобзание во Христе, он произнес: "Благословен Господь, который не дал нас в добычу зубам их! Душа наша избавилась, как птица, из сети ловящих: сеть расторгнута, и мы избавились" (Пс 123:6-7). С этими словами предал святую душу свою в руки Божий, еще в силе возраста, но изможденный трудами апостольскими, ибо не более сорока двух лет имел от рождения; скончался же февраля в 14-й день, индикта 2-го от Рождества Христова в лето 869-е.
Папа повелел всем грекам, которые находились в Риме, также и всем римлянам со свечами в руках провожать тело усопшего подвижника в церковь для отпевания, и сам Адриан со всем своим клиром совершил над ним надгробное пение: такую почесть воздал он блаженному учителю и первому епископу новообращенных славян, который принес в Рим сокровище мощей священномученика папы Климента. Мефодий, безутешный о кончине брата, просил сперва Адриана дать ему священные останки Кирилла для отнесения их на родину, ибо мать, отпуская их, заклинала единоутробных: что тот из них, кто первый отыдет на суд, должен принести брата в свою обитель солунскую и там его погрести. Исполняя волю родственную, папа велел вложить тело Кирилла в раку и, закрыв ее, держал семь дней при церкви, доколе пришельцы славянские собирались в путь свой. Между тем епископы римские говорили папе: "Если Господь привел ходившего по многим землям блаженного сего философа здесь положить свою душу, то здесь и подобает ему лежать как мужу честному и святому".
Папа отвечал: "Ради святыни его и любви преступлю я римский обычай и положу его в собственном моем гробе, в храме Св. апостола Петра". Но Мефодий говорил святейшему: "Если уже ты не хочешь меня послушать и не отпускаешь со мною брата моего, то да будет тебе благородно положить его в церкви Св. Климента, которого мощи принес он с собою в Рим". Согласился Адриан и опять повелел собраться епископам, инокам и народу с возженными свечами, чтобы с честью проводить усопшего до места упокоения. Когда принесли с псалмопением раку в церковь Св. Климента и хотели опустить ее в землю, епископы сказали Адриану: "Отгвоздим крышу, чтобы видеть, цело ли тело и не взяли ли с собою присные часть от него". Но сколько ни старались извлечь гвозди из раки, по смотрению Божию никак не могли сего достигнуть и вынуждены были опустить в землю заключенную раку. Блаженного Кирилла погребли по правую сторону алтаря в церкви Св. Климента, и многие начали истекать чудеса от его гроба. Римляне еще больше стали питать уважения к его святости и, написав честную его икону, поставили над его гробницею; неугасимые свечи горели день и ночь пред ликом блаженного учителя славян, и все присные ему и чуждые, вознося теплые пред нею молитвы, славили Бога, прославляющего святых своих во всех языках.
Святительство Мефодия
Воздав последний долг святому Кириллу, папа Адриан послал Мефодия, брата его, на его место в чаянии присвоить себе новую церковную область, получившую начало из Царьграда. Он написал грамоты от себя князьям славянским такого содержания: "Адриан, епископ, раб рабов Бо-жиих, князьям Ростиславу, Святополку и Коцелу: слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение. Слышали мы о вас нечто духовное, чего издавна жаждали с молитвенным желанием, вашего ради спасения: каким образом воздвиг Господь сердца ваши искать его и показал вам, что не только верою, но и добрыми делами должно служить Богу, ибо вера без добрых дел мертва, и те от нее отпадают, которые думают, что можно ведать Бога и не приближаться к Нему делами. Вы просили себе учителя, не только у сего апостольского престола, но и у благоверного царя Михаила, который, предупредив нас, послал к вам блаженного философа Константина с братом его Мефодием. Они же, уведав, что нашему престолу подлежат страны ваши, ни в чем не преступили канона, но к нам пришли и принесли мощи св. Климента папы, от чего исполнились мы сугубой радости. Ныне же, по надлежащем испытании, решились мы благочестивого сына нашего Мефодия послать с другими учениками в страну вашу как мужа, совершенного разумом и правоверием, чтобы он научил вас, так как вы сего просили, при помощи книг церковных, переведенных на ваш язык Константином философом с божественною благодатию ради молитв св. Климента. Если кто и другой возможет достойно и правоверно прелагать священные книги на язык ваш, чтобы вы удобнее могли познавать заповеди Божий, то да будет сие свято и благословенно Богом, и нами, и всею Апостольскою Церковью. Одного только держитесь обычая, чтобы на литургии сперва читаны были Апостол и Евангелие по-римски, а потом по-славянски, дабы таким образом исполнилось слово Святого Писания: "Яко восхвалят Господа вси язьщы", и еще: "Вси возглаголют языки различными величия Божия, яко же даст им Дух Святый". Если же кто из находящихся у вас учителей будет отвращать вас от истины и дерзнет охуждать книги языка вашего, да будет отлучен по суду церковному доколе не исправится, ибо такие развратители суть волки в одеждах овчих, которых можно распознать по делам их и от них охраняться. Вы же, чада возлюбленныя, послушайте учения Божия и не отриньте наказания церковного, чтобы вам обрестися истинными поклонниками Божиими и чадами Отца нашего небесного со всеми святыми его, аминь".
Святой Мефодий, возвратившись в область Коцела пресвитером, вскоре должен был по желанию князя снова отправиться в Рим для посвящения в епископа. Ревностный князь Коцел скорбел о неимении пастыря в своих пределах и отправил двадцать избранных мужей в Рим с прошением к папе, чтобы поставить Мефодия на епископство в Паннонию, на кафедру св. апостола Андроника, единого от семидесяти; папа Адриан охотно исполнил его прошение. Вскоре великий подвижник должен был искать себе у папы защиты от гонений немецких епископов Моравии, которые простирали свои притязания и на Паннонию и не могли видеть там равнодушно водворения славянского епископа, ибо древний враг человечества воздвиг новые крамолы на проповедников истины. Несчастная война князя Ростислава с императором немецким еще более подчинила Моравию влиянию западному: возникли междоусобия, Ростислав взят был в плен и ослеплен; племянник Ростислава Святополк овладел его княжением. К сему новому властителю, нрава сурового и преданного страстям своим, обратились епископы немецкие с клеветами против Мефодия.
"Ты учишь в нашей области", - говорили они святителю славян, и он смиренно отвечал им: "Если бы знал я, что сия область ваша, никогда бы не дерзнул в нее взойти, но я хожу правдою по власти, мне данной от апостольского престола; если же вы ради лихоимства вопреки законов наступаете на древние пределы наши, возбраняя нам учение Божие, блюдитесь, чтобы не напрасен был труд ваш: костяным черепом пробивать железную гору". Завистники грозили ему смертью, но он спокойно отвечал им: "Истину говорю пред царями и не стыжусь, а вы творите волю вашу на мне, ибо я не лучше тех, которые за исповедание правды многими муками окончили житие". После многих прений, которыми не могли одолеть латинствовавшие проповедника истины, сказал наконец князь Святополк: "Не утруждайте моего Мефодия, ибо уже он, как бы близ печи трудившийся, весь покрыт потом"; но Мефодий отвечал ему: "Некогда народ, встретя в таком виде философа, говорил ему: "Отчего ты весь в поту?" И он отвечал: "Препирался я с грубою чадию"".
Так разошлось собрание, но не удовлетворились гонители; во главе их стоял латинский пресвитер Рихбальд, которому вверено было наблюдение сей области от архиепископа Зальцбургского. Не могло спасти Мефодия покровительство ревностного Коцела, ибо против проповедника успели восстановить императора германского Людовика и сына его короля Карломана, под влиянием коих находился Святополк, неправильно овладевший престолом дяди своего Ростислава. Мефодий выдан был немцам и отправлен в Швабию, где пробыл в заточении два года с половиною. Он там окончил бы дни свои в изгнании, если бы не вступился за него преемник Адриана Иоанн VIII. Папа писал около 874 года два строгих послания к императору и королю Карломану, господствовавшему над Паннониею, требуя, чтобы они позволили епископу Мефодию свободно и беспрепятственно отправлять дела епископские, не нарушая преимуществ кафедры Петровой, которой подчинена Паннония, ибо Мефодий правильно рукоположен и по благодати Божией послан от апостольского престола. Увещевал и князя славянского ввериться попечению посланного к ним пастыря; своевольным же епископам, дерзнувшим восстать на Мефодия, объявил гнев свой и запретил им священнослужение, доколе не отпустят узника. Связанные клятвою первосвященника Римского, латинские епископы области карломановой, принуждены были отпустить Мефодия, но не в Моравию, к князю Святополку, а в Паннонию, к князю Коцелу, с угрозою, что если будет держать его у себя, не пройдет ему сие даром; но сами они не избежали суда св. Петра, ибо четверо из сих епископов скоропостижно скончались.
Наконец и моравские славяне увидали, что немецкие епископы менее заботятся об истине Христовой, нежели о власти своей над ними, подавляя у них славянское богослужение, и, прогнав от себя корыстных пастырей, просили папу прислать им опять Мефодия. Исполняя их желание, папа провозгласил его архиепископом Паннонским и Моравским; с того времени, по свидетельству очевидца, учение божественное быстро стало распространяться, язычество и суеверие исчезали и самое княжение Святополка начало процветать. Святополк вверил архипастырю надзор над всеми церквами, и под его благодатною сенью умножились священники и иноки по всем городам Моравии; враги бежали оружия Святополкова, осеняемого благословением Божиим в день брани и молитвою святителя, который силен был словом и делом пред всеми людьми. Была ему дана свыше и благодать пророческая, и все его предсказания сбывались.
Один князь языческий княжил над Вислою и, надеясь на свое могущество, ругался над христианами, делая им много зла. Мефодий послал сказать ему: "Лучше бы тебе волею креститься в своей земле, нежели по нужде креститься на чужбине, и тогда ты меня вспомнишь". Слово святительское исполнилось над непокорными. Несколько времени спустя Святополк воевал против язычников и не было сперва успеха его оружию. Приближался праздник апостолов, и добрый пастырь послал сказать князю: "Если ты обещаешь мне вместе с своею дружиною праздновать у меня день верховных апостолов, то верую Богу, что скоро предаст тебе врагов твоих". Поверил человеку Божию князь моравский, и вскоре славная победа увенчала его оружие. Еще один богатый вельможа женился вопреки церковным правилам на близкой родственнице (невестке), и сколько ни убеждал его святитель, не мог внушить, однако, расторгнуть нечестивый брак, ибо латинские священники, именуя себя Божиими рабами, из видов корысти потворствовали ему, чтобы таким образом отдалить его от Церкви. Наконец Мефодий сказал преступному: "Придет время, когда уже лукавые обольстители не в силах будут помогать тебе, и ты вспомнишь тогда слова мои, хотя и поздно". Приговор святительский исполнился: погибли оба виновных супруга так, что не обрелось даже их праха. Много иных случаев прозорливости человека Божия осталось в памяти назидаемого им народа, который искал он обратить на путь заповедей Христовых словом учения и примером благих дел.
Снова вооружился на него древний враг человеческий и поднял, как некогда на Моисея, мятежный сонм Дафана и Авирона; одни восставали явно, другие же втайне волновали умы; главными двигателями злобы были те, которые болели ересью иопаторскою, как она названа в житии Мефодиевом, или сынеотеческою, то есть что Дух Святой исходит не от Отца единого, но и от Сына. Но не прямо обвиняли они проповедника истины в том, что держался древнего Символа Веры, как учит доселе православная церковь, потому что в то время еще и в Риме содержали правильное учение об исхождении Духа Святого от Отца; они только вообще обвиняли пред папою Мефодия, будто отступает от учения римской церкви, ведет народ к заблуждениям и учит не так, как обещал устно и письменно пред Апостольским престолом. Изумился такому обвинению папа, как он это изъяснил в послании своем к князю Святополку, которого убеждал держаться истинного учения Римской Церкви, ибо слышал, что и он колеблется; посему внушал ему, что если кто-либо из епископов или пресвитеров посмеет проповедать ложное учение, то он, движимый усердием, должен отвергнуть оное и держаться истины.
Но между тем другое обвинение сильно взволновало папу, ибо клеветники, пришедшие в Рим, говорили, что Мефодий не признает зависимости своей от папы и потому распространяет славянскую службу, нарушая чрез то латинское служение всего Запада, подчиненное папе. Опасаясь утратить власть свою на Моравию, папа, вопреки прежнему своему разрешению, послал епископа Павла Анконского в Моравию в 878 году и запретил совершать службу на славянском, а в следующем году вызвал и самого Мефодия в Рим, написав князю Святополку, что он приглашает его к себе для того, чтобы испытать лично, так ли он учит и верует, как обещал Апостольскому престолу? Самому Мефодию написал папа: "Слышали мы, что поешь литургию на языке варварском, то есть славянском, и потому тебе запретили грамотою нашею, чрез Павла, епископа Анконского, совершать торжественно святую службу на языке сем, а только на латинском или греческом, как совершает оное Церковь Божия, рассеянная по всему миру во всех народах; проповедовать же или беседовать к народу на сем языке тебе дозволяется".
Мефодий поспешил явиться в Рим, чтобы оправдаться пред папою в несправедливых нареканиях, и засвидетельствовал о покорности Святополка и его народа Апостольскому престолу. Успокоенный в этом отношении папа, спрашивал Мефодия в присутствии других епископов: "Так ли он исповедует символ православной веры, как тому учит римская церковь и как обнародовали святые отцы на шести Вселенских соборах, согласно с словами Евангелия Христа Бога нашего, повсюду проповеданного?" и нашел его православным во всем церковном учении. Так выражается о сем испытании сам папа Иоанн в послании своем к Святополку, в котором оправдывал Мефодия. А каким образом исповедовал Символ Веры папа Иоанн, можно судить по тому, что папа Лев III, не принявший нововведения латинского fllioque, которое было ему предложено в 809 году императором Карлом Великим, велел вырезать символ сей без незаконного прибавления на греческом и латинском языках, на двух серебряных досках, которые поставил в базилике Св. Петра над гробом верховного апостола.
Столь ясное свидетельство истины, бывшее пред глазами папы Иоанна, не позволяло ему отступить от нее, и это объясняет то извинительное письмо, которое писал он о Символе Веры патриарху Фотию: "Мы знаем дурные слухи, которые принесли к вам о нас и о нашей Церкви, и потому я хотел объясниться пред вами прежде, нежели вы ко мне о том напишите. Вы знаете, что посланный ваш, объясняясь с нами касательно символа, нашел, что мы соблюдаем оный как прияли прежде, ибо знаем, какое тяжкое наказание заслуживает дерзающий сие учинить. Итак, чтобы вас успокоить по сему предмету, сделавшему соблазн в Церкви, объявляем вам еще раз, что не только мы так не произносим, но и по безумию дерзнувших учинить сие вначале, осуждаем как нарушителей слова Божия и исказителей учения Христова, апостолов и отцов, соборно предавшихнам символ; таких людей, дерзнувших действовать как Иуда, к нему и сопричисляем не потому, что они как бы тело Господа предавали смерти, но потому, что верных Божиих, которые суть его члены, раздирают расколом и предают их вечной смерти, а тем более и себя самих, подобно как оный недостойный ученик. Но я думаю, святыне вашей, исполненной мудрости, небезызвестно, что нелегко склонить к сему мнению остальных епископов наших и скоро изменить сей важный обычай, утвердившийся годами".
Так и о святом Мефодий писал папа Иоанн князю Моравскому: "Поелику он исповедал, что содержит и поет символ согласно с евангельским и апостольским учением, как учит и Римская Церковь и как предано от отцов, то мы, нашедши его православным и опытным во всяком церковном учении, опять обращаем его к вам для управления вверенною ему Церковию и повелеваем, чтобы вы приняли его с радостию как истинного пастыря вашего, достойного всякого уважения, ибо он утвержден в сане архиепископа нашею апостольскою властию". Не усомнился папа похвалить и славянскую грамоту, изобретенную Кириллом, и разрешить опять богослужение славянское, ибо, без сомнения, Мефодий объяснил ему, что это есть единственное средство для распространения христианства между славянами, и представил в пример Греческую Церковь, которая разрешала богослужение каждому народу на собственном его языке. Папа боялся утратить власть свою над славянами, если продолжится стеснительное запрещение, которое между тем старался как бы оправдать, и потому выразился таким образом в своем послании к Святополку: "Мы похваляем также письмена славянские, изобретенные философом Константином, которыми возглашаются подобающие хвалы Богу, и повелеваем, чтобы на сем языке возвещались дела и хвалы Господа нашего Иисуса Христа; ибо не тремя только, но всеми языками восхвалять Господа побуждаемся учением священным, которое гласит: "Хвалите Господа все языки и восхвалите его все людие", и апостолы, исполненные Духа Святого, на всех языках провещали величие Божие; посему и Павел, небесная труба, гласит: "И всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца" (Флп 2:11) и в послании своем к коринфянам довольно изъяснил нам, сколько назидают Церковь Божию, глаголющие разными языками. Посему нисколько не противно здравой вере и правому учению петь литургию на языке славянском или читать Святое Евангелие и священные писания Нового и Ветхого Завета, хорошо переложенные и истолкованные, и все прочие службы петь на семи языках, поскольку тот же Господь, создавший три главных языка - еврейский, греческий и латинский, - создал и все прочие во славу свою и похвалу".
Но благоприятствуя славянскому наречию, не хотел папа уничтожать и латинское, и потому таким образом заключил письмо свое к Святополку: "Повелеваем, впрочем, чтобы во всех церквах земли твоей Евангелие читано было сперва, ради большей важности, по-латински, а потом во услышание народу, латинского языка незнающему, по-славянски, как то бывает в некоторых церквах. Если же тебе и твоим судиям угоднее слышать обедню на латинском языке, внушаем служить пред тобою торжественные обедни по-латински". Желая, однако, угодить латинствующим, папа нанес большой вред возникавшей Церкви славянской, ибо он рукоположил в Риме священника Вихинга, присланного туда от князя Святополка, епископом города Нитры, и хотя повелел ему быть во всем послушным своему архиепископу, однако впоследствии сей Вихинг, проникнутый духом западным, оказался закоснелым врагом восточного православия и, причинив много скорби святителю Мефодию при его жизни, был виновником изгнания из Моравии преемника его Горазда и прочих учителей славянских. Не удовольствовавшись посвящением одного подначального епископа, папа желал, чтобы князь, с согласия своего архиепископа, послал к нему еще способного священника или диакона, которого бы мог посвятить в епископы для другой Церкви, где нужна будет кафедра, дабы в будущее время архиепископ с сими двумя епископами мог соборно ставить епископов в другие места. Папа повелевал еще, чтобы все духовные лица области Святополковой, славянского или иного племени, были подчинены исключительно одному святителю Мефодию, а непокорные, причиняющие соблазн или заводящие ересь, изгонялись бы из церкви и области сходно с наставлениями, данными святителю.
Когда возвратился Мефодий в свою церковную область, с радостью принят был он народом, который скорбел о его отсутствии, полагая, что он лишен престола, как рассеивали молву сию священники латинские. Одни только малодушные могли сему поверить, ибо они были шатки, как листья, движимые ветром. Всех утешила грамота первосвятителя римского, что он "обрел брата своего Мефодия правоверным и действующим апостольски: почему и подчиняются ему опять все страны славянские, и кого проклянет он, тот будет проклят, а кого благословит - благословен". Несмотря, однако, на одобрение папское, Святополк, наставляемый латинскими священниками, не оказывал должного уважения Мефодию, ибо сам был предан грубым страстям и избегал обличений святительских.
Через полгода после своего возвращения из Рима, в 880 году, Мефодий уже имел причину обратиться с жалобою к папе, как это видно из утешительного ответа Иоанна VIII. Папа похваляет ревность Мефодиеву, радуется, видя в нем мужественного почитателя православной веры, и желает, чтобы Господь ко благу святой своей Церкви освободил ее от всех сопротивных обстоятельств, изъявляя также великое сожаление по разным неприятным случаям, о которых узнал из письма Мефодиева, но письма сего не оказалось. "Ты мог это предвидеть, - продолжал папа, - из того, что мы уже лично убеждали тебя, когда явился к нам следовать учению Римской Церкви по достоверному преданию святых отцов и поручили тебе учить и проповедовать символ истинной веры. О том же писали мы и к славному князю Святополку послание, которое, по словам твоим, было ему вручено; другого же послания мы к нему не писали (вероятно, Мефодий изъявил какое-либо подозрение в своей жалобе). Не поручали мы также ничего тому епископу (без сомнения Вихингу, ибо другого не было) и не приказывали тебе делать что-либо другое. Тем менее можно думать, чтобы мы истребовали присягу от того епископа, ибо мы ничего не говорили об этом деле. Итак, удали сие сомнение и внушай во всех верных православную веру по евангельскому и апостольскому учению; не скорби также и о других искушениях, перенесенных тобою различным образом. Впрочем, если ты, путеводимый Богом, возвратишься к нам, мы законным образом положим конец всему, против тебя несправедливо начатому, и тому, что учинил вышепомянутый епископ несогласно с своею обязанностью, и по выслушании вас обоих не преминем укротить дерзкую его непокорность, нашим приговором".
Из сего послания можно видеть, что латинствующий епископ, подчиненный Мефодию, действовал против своего архиепископа, будучи поддерживаем Святополком и немецкими соседними епископами, которые не могли равнодушно видеть водворения греческого обряда и славянского языка в пределах западных, так как мы видим и впоследствии, что это было постоянным предметом их гонений, доколе не достигли наконец своей нечестивой цели. Влияние святого Мефодия было для них препятствием, но тотчас после его кончины Вихинг изгнал всех его учеников. Мефодий действительно возвратился бы в Рим (как говорится в литовской легенде, будто бы там он и скончался), если бы Бог продлил век благонамеренному папе Иоанну VIII, которого можно назвать последним защитником православия в Риме; но он скончался в следующем, 882 году, и вскоре после возникли те страшные беспорядки в Римской Церкви, которые набросили на нее столь мрачную тень в X в. Ближайшие преемники Иоанна, Марин и Адриан III, каждый не более одного года содержали престол римский, и первый из них, будучи легатом папским на Соборе Константинопольском, был враждебен патриарху Фотию, вероятно, не благоприятствовал и Мефодию. Святителю Моравскому надлежало опять обратиться на Восток не только для помощи своей Церкви, теснимой за греческие обряды, но и для того, чтобы оправдать себя в нарекании западных, будто бы император и патриарх в гневе на него за сближение с папою и что он не смеет им предстать; такое неблагоприятное расположение державы Греческой к епископу славян могло иметь опасное влияние и на отношения политические между греками и славянами. Но и в этом случае Господь рассеял клевету неприязни, ибо внушил в сердце самому императору, Василию Македонскому написать пригласительную грамоту к святителю славянскому такого содержания: "О человек Божий, весьма желаю тебя видеть; и так сотвори доброе дело, потрудись прийти к нам, чтобы я тебя еще однажды видел, доколе пребываю на этом свете, и принял бы твою молитву". Святой Мефодий поспешил исполнить волю царскую и принят был с великою честью царем и патриархом, которым был опять именитый Фотий. Сей просвещенный ревнитель удержал у себя одного священника и диакона из числа пришедших с Мефодием, и те славянские книги, которые он принес с собою, для того чтобы можно было употребить их с пользою для новообращенных болгар. Многими дарами осыпали император и патриарх св. Мефодия и по чрезвычайной к нему любви, исполнив все его прошения, с великою честью отпустили в его епархию, куда благополучно достиг он сквозь многие опасности трудного пути, ибо над ним совершились слова апостольские: "Много раз был в путешествиях в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями" (2 Кор 11:26).
Без сомнения, св. Мефодий воспользовался путешествием своим в Царьград, чтобы запастись там всем, что было необходимо для перевода Священного Писания, только начатого его братом, ибо и посреди всегда встречаемых препятствий от западных не оскудевала ревность его к сему богоугодному делу; мы видим, что он приступил к оному тотчас по возвращении своем из Царьграда. В Паннонском житии его сказано, что, отвергнув всякою молву и возложив печаль свою на Бога, приставил он к труду сему двух из учеников своих, скорописцев, по сану пресвитеров, и, ревностно занявшись переводом, в шесть месяцев переложил все Священное Писание Ветхого Завета, кроме книг маккавейских, с греческого на славянский язык. Начал он великий труд сей в марте месяце, а довершил к 26 октября, на праздник присного ему, великомученика Димитрия Со-лунского, покровителя его родины. Тогда воздал достойную хвалу Богу, ниспославшему такую благодать и желанный успех трудящимся, и со всеми своими учениками совершил торжественную службу в честь святого Димитрия: до такой степени близка была его сердцу память сего угодника Божия, что даже и сей вековой труд, которым оказал благодеяние всему племени славянскому, постарался окончить в столь священный для него день.
Памятен должен быть и для нас, славян, сей знаменитый день просвещения нашего довершением трудов блаженного учителя Мефодия. До того времени переведены были на славянский язык братом его Кириллом и отчасти им самим Псалтирь, Евангелие и Деяния с Посланиями апостольскими; но, без сомнения, переложены были и некоторые избранные чтения Ветхого Завета, необходимые для службы церковной, о которых упоминал папа Иоанн VIII, разрешая читать их на славянском. Таким образом, почти вся книга Бытия и пророка Исайи, притчей и премудрости Соломоновой и многие отрывки из прочих книг Моисеееых и пророчеств, которые по необходимости входят в состав церковной службы, должны были уже обретаться на славянском; это объясняет, почему так скоро, в течение полугода, мог собрать полный перевод Священного Писания блаженный Мефодий. Ревностный учитель славян присоединил к сему и перевод Новоканона, или правил соборных и отеческих, и переложил еще некоторые поучительные беседы из книг отеческих, сколько ему позволяло время. Таким образом составился почти полный круг церковный на языке славянском, который впоследствии дополнили его ближайшие ученики. Более присными и именитыми из них были: Горазд, рукоположенный им во епископа себе на помощь, Климент, бывший впоследствии архиепископом болгарским, и еще трое сана пресвитерского: Наум, Ангеларий и Савва, которые вмести с Кириллом и Мефодием прославляются под именем Седмочисленных в Церкви Болгарской, просвещенной их апостольскою ревностью.
При таком постоянном подвиге и при столь неусыпных ревнителях, что дивного, если, несмотря на все противодействия латинствующих и невнимание самого князя Святополка, все славянские племена, начиная с Хорвации и Далмации до границ Польши, слушали славянскую службу Мефодия и Церковь славянская широко распространилась в течение шестнадцатилетнего многомятежного его святительства. Самые чехи с князем своим Боривоем, которые до того времени еще не слышали учения Христова, приняли святое крещение от учеников ли святого Мефодия или от руки самого учителя славян, посетившего Вышеград, столицу Богемскую, как сказано в житии св. Людмилы, супруги Боривоевой. Сия праведная Людмила и святой внук ее Вечеслав, мученически убиенные, были первым цветом святыни, которую Церковь славянская принесла Господу и причла к лику своих святых. Многие иные племена славянские чрез распространение державы Святополковой присоединяясь к Моравии, вместе с тем присоединились и к сонму новообращенных чад Церкви Христовой.
В житии Паннонском Мефодия упоминается, что и король Угорский, пришедши на берега Дуная, пожелал видеть учителя славян, и хотя многие удерживали ревностного Мефодия идти к суровому властителю, еще языческому, полагая, что предаст его мукам, однако не усомнился блаженный и пошел, возложив на Бога свое упование. Предстал он перед лицом короля, и властитель Угорский, как подобает владыкам, принял его с великою честью и много утешился духовною беседою человека Божия. Он отпустил его с великими дарами и, провожая, говорил: "Поминай меня всегда, честный отче, во святых твоих молитвах". Это был последний подвиг Мефодия, записанный в житии его, и так сбылось над ним слово евангельское: "Никакой пророк не принимается в своем отечестве" (Лк 4:24), ибо святитель сей, претерпевший гонения от Святополка в своей церковной области, был уважаем, как ангел Божий, во всех окрестных странах. Князь Моравский, совершенно совращенный учителями латинскими, которые во всем льстили его грубым страстям, не обращал уже никакого внимания на речи Мефодия и поступал с ним как с врагом, ожидая только его кончины, чтобы изгнать его учеников.
Чувствовал уже блаженный Мефодий приближение своей кончины и радовался скорому упокоению от трудов своих, ибо много трудилась душа его, с ненавидящими мира был он мирен и часто вздыхал псаломски: "Горе мне, что пребывание мое продолжится!" (Пс 119:5). Подвигом добрым прославился он, веру соблюл и ему уже готовился венец правды, который воздает Господь, праведный судия, всем возлюбившим явление его (2 Тим 4:7-8). Когда спрашивали ученики, скорбевшие о предстоявшей разлуке: "Кого избираешь ты, честный отче и учитель наш, быть по тебе настольником твоей кафедры и продолжателем твоего учения?" - он указал на более именитого из всех, Горазда, говоря: "Горазд есть муж звания свободного и уроженец земли сей; он правоверен и хорошо знает книги латинские; буди над ним воля Божия и ваша любовь с ним, как и моя". За три дня до кончины предсказал о ней святитель князю Святополку, чтобы по крайней мере сим предсказанием, которое должно было исполниться в урочный день, утвердить в памяти его все прежние свои увещания. Господь не даровал ему утешение отпраздновать Пасху со своими учениками; в неделю цветную, за семь дней до Пасхи, уже болящий, с трудом пришел он в церковь и духовною беседою в последний раз поучил князя, клир и весь народ и, благословив всех, сказал на прощание ученикам: "Дети, стерегите меня до третьего дня". Когда же наступил сей предсказанный день, на рассвете вознес он преподобные руки свои к Богу и воскликнул: "В руки Твои, Господи, предаю дух мой!" и на руках иерейских почил, душу же его приняли святые ангелы, сопровождавшие его во всех путях жизни. Святой Мефодий скончался месяца апреля в 6-й день, индикта 3-го лета 885 после шестнадцатилетнего святительства на кафедре Паннонской и Моравской. Все ученики его собрались воздать достойную честь усопшему своему учителю и на трех языках пели над ним службу церковную, по-гречески, по-латыни и по-славянски; в соборной церкви положено было тело блаженного учителя и с великим плачем провожал народ доброго своего пастыря, который приложился к отцам своим и патриархам, пророкам и апостолам, учителям и мученикам. Все о нем стенали, малые и великие, богатые и убогие, свободные и рабы, вдовицы и сироты, странные и туземцы, ибо для всех был он все, по слову апостольскому, всех приобретая Христу.
"Ты же, о святая и честная глава, - молитвенно заключает описатель жития св. Мефодия, - молитвами своими призирай на нас, желающих тебя. Избавляй от всякия напасти учеников твоих, распространяй учение и прогоняй ереси, да и мы, достойно звания нашего здесь поживши, как твое стадо, станем с тобою одесную Христа Бога нашего, приемля от Него вечную жизнь, ибо Ему подобает слава и честь во веки, аминь".
Муравьёв Андрей Николаевич (1806-1874) камергер российского императорского двора; православный духовный писатель и историк Церкви, паломник и путешественник; драматург, поэт. Почётный член Императорской академии наук (1836).
Святые равноапостольные первоучители и просветители славянские, братья Кирилл и Мефодий происходили из знатной и благочестивой семьи, жившей в греческом городе Солуни.
Святой Мефодий был старшим из семи братьев, святой Константин (Кирилл – его монашеское имя) – самым младшим. Состоя на военной службе, святой Мефодий правил в одном из подчиненных Византийской империи славянских княжеств, по-видимому, в болгарском, что дало ему возможность научиться славянскому языку. Прожив там около 10 лет, святой Мефодий принял затем монашество в одном из монастырей на горе Олимп.
Святой Константин с малых лет отличался большими способностями и учился вместе с малолетним императором Михаилом у лучших учителей Константинополя, в том числе у Фотия, будущего Патриарха Константинопольского. Святой Константин в совершенстве постиг все науки своего времени и многие языки, особенно прилежно изучал он творения святителя Григория Богослова, а за свой ум и выдающиеся познания святой Константин получил прозвание Философа (мудрого). По окончании учения святой Константин принял сан иерея и был назначен хранителем Патриаршей библиотеки при храме святой Софии, но вскоре покинул столицу и тайно ушел в монастырь. Разысканный там и возвращенный в Константинополь, он был определен учителем философии в высшей Константинопольской школе. Мудрость и сила веры еще совсем молодого Константина были столь велики, что ему удалось победить в прениях вождя еретиков-иконоборцев Анния. После этой победы Константин был послан императором на диспут для прений о Святой Троице с сарацинами (мусульманами) и также одержал победу. Вернувшись, святой Константин удалился к брату своему, святому Мефодию на Олимп, проводя время в непрестанной молитве и чтении творений святых отцов.
Вскоре император вызвал обоих святых братьев из монастыря и отправил их к хазарам для евангельской проповеди. На пути они остановились на некоторое время в городе Корсуни, готовясь к проповеди. Там святые братья чудесным образом обрели мощи священномученика Климента, папы Римского (память 25 ноября). Там же в Корсуни святой Константин нашел Евангелие и Псалтирь, написанные «русскими буквами», и человека, говорящего по-русски, и стал учиться у этого человека читать и говорить на его языке. После этого святые братья отправились к хазарам, где одержали победу в прениях с иудеями и мусульманами, проповедуя Евангельское учение. На пути домой братья снова посетили Корсунь и, взяв там мощи святого Климента, вернулись в Константинополь. Святой Константин остался в столице, а святой Мефодий получил игуменство в небольшом монастыре Полихрон, недалеко от горы Олимп, где он подвизался прежде.
Вскоре пришли к императору послы от моравского князя Ростислава, притесняемого немецкими епископами, с просьбой прислать в Моравию учителей, которые могли бы проповедовать на родном для славян языке. Император призвал святого Константина и сказал ему: «Необходимо тебе идти туда, ибо лучше тебя никто этого не выполнит». Святой Константин с постом и молитвой приступил к новому подвигу. С помощью своего брата святого Мефодия и учеников Горазда, Климента, Саввы, Наума и Ангеляра он составил славянскую азбуку и перевел на славянский язык книги, без которых не могло совершаться Богослужение: Евангелие, Апостол, Псалтирь и избранные службы. Это было в 863 году.
После завершения перевода святые братья отправились в Моравию, где были приняты с великой честью, и стали учить Богослужению на славянском языке. Это вызвало злобу немецких епископов, совершавших в моравских церквах Богослужение на латинском языке, и они восстали против святых братьев, утверждая, что Богослужение может совершаться лишь на одном из трех языков: еврейском, греческом или латинском. Святой Константин отвечал им: «Вы признаёте лишь три языка, достойных того, чтобы славить на них Бога. Но Давид вопиет: Пойте Господеви вся земля, хвалите Господа вси языци, всякое дыхание да хвалит Господа! И в Святом Евангелии сказано: Шедше научите вся языки..». Немецкие епископы были посрамлены, но озлобились еще больше и подали жалобу в Рим. Святые братья были призваны в Рим для решения этого вопроса. Взяв с собой мощи святого Климента, папы Римского, святые Константин и Мефодий отправились в Рим. Узнав о том, что святые братья несут особой святые мощи, папа Адриан с клиром вышел им навстречу. Святые братья были встречены с почетом, папа Римский утвердил богослужение на славянском языке, а переведенные братьями книги приказал положить в римских церквах и совершать литургию на славянском языке.
Находясь в Риме, святой Константин занемог и, в чудесном видении извещенный Господом о приближении кончины, принял схиму с именем Кирилл. Через 50 дней после принятия схимы, 14 февраля 869 года, равноапостольный Кирилл скончался в возрасте 42 лет. Отходя к Богу, святой Кирилл заповедал брату своему святому Мефодию продолжать их общее дело – просвещение славянских народов светом истинной веры. Святой Мефодий умолял папу Римского разрешить увезти тело брата для погребения его на родной земле, но папа приказал положить мощи святого Кирилла в церкви святого Климента, где от них стали совершаться чудеса.
После кончины святого Кирилла папа, следуя просьбе славянского князя Коцела, послал святого Мефодия в Паннонию, рукоположив его во архиепископа Моравии и Паннонии, на древний престол святого Апостола Андроника. В Паннонии святой Мефодий вместе со своими учениками продолжал распространять Богослужение, письменность и книги на славянском языке. Это снова вызвало ярость немецких епископов. Они добились ареста и суда над святителем Мефодием, который был сослан в заточение в Швабию, где в течение двух с половиной лет претерпел многие страдания. Освобожденный по приказанию папы Римского Иоанна VIII и восстановленный в правах архиепископа, Мефодий продолжал евангельскую проповедь среди славян и крестил чешского князя Боривоя и его супругу Людмилу (память 16 сентября), а также одного из польских князей. В третий раз немецкие епископы воздвигли гонение на святителя за непринятие римского учения об исхождении Святого Духа от Отца и от Сына. Святитель Мефодий был вызван в Рим, но оправдался перед папой, сохранив в чистоте Православное учение, и был снова возвращен в столицу Моравии – Велеград.
Здесь в последние годы своей жизни святитель Мефодий с помощью двух учеников-священников перевел на славянский язык весь Ветхий Завет, кроме Маккавейских книг, а также Номоканон (Правила святых отцов) и святоотеческие книги (Патерик).
Предчувствуя приближение кончины, святой Мефодий указал на одного из своих учеников – Горазда как на достойного себе преемника. Святитель предсказал день своей смерти и скончался 6 апреля 885 года в возрасте около 60 лет. Отпевание святителя было совершено на трех языках – славянском, греческом и латинском; он был погребен в соборной церкви Велеграда.
СВЯТЫЕ КИРИЛЛ И МЕФОДИЙ В СУДЬБАХ СЛАВЯНСКИХ НАРОДОВ
Радуйтеся, Мефодие и Кирилле,
язык словенских апостоли и богомудрии учителие
Некогда святой апостол Павел, простираясь с проповедью Евангелия из одной страны в другую, дошел до предела, который положила природа между двумя частями света – остановился в Троаде, на берегу пролива, отделяющего Азию от Европы. Здесь явился ему в сновидении один из жителей Европейского берега, македонянин, и звал апостола на помощь к себе в Македонию (Деян. 16:8-10). То была воля Божия даровать этому племени благо спасения. Апостол повиновался этому призванию, и многими благодарными успехами сопровождалась его проповедь в той стране. Церковь Филлипийская и Церковь Солунская – образец всем верующим (Сол. 1:7), радость и венец апостола (Фил. 4:1) стоят перед нами в павловых писаниях вечными памятниками и свидетельствами его просветительской деятельности.
Прошли столетия, и наступила другая пора, когда славянские народы, только-только выходящие на сцену исторической жизни, стали нуждаться во вразумительной проповеди и национальном богослужении. И вот в 863 году в Константинополь прибыло посольство правителя Великой Моравии князя Ростислава, просившего прислать учителей для проповеди в недавно принявшей христианство стране. Византийский император решил отправить туда ученых монахов, знакомых с жизнью и нравами местного населения. И тогда-то Церковь Македонская представила славянам равноапостольных деятелей, в лице святых Кирилла и Мефодия, уроженцев Солунских.
Эти просветители стали составителями славянской грамоты. Новым письменам было вверено слово Евангельское, ими были переданы молитвы богослужения. И благодаря святым Кириллу и Мефодию, славяне стали слышать на родном языке слово Господа, и смогли также достойно славословить Его. Это есть две необходимые потребности благочестия, без удовлетворения которых нет живого христианства.
И как скоро явились слово Божие и литургия на славянском языке, то возникла необходимость в священниках-славянах. Следовательно, должна была народиться у славян своя священная иерархия – важное условие для процветания каждой Церкви в своем народе. И, действительно, первым делом просветителей стало приготовление из местных жителей достойных служителей алтаря Господня. Задуманное на таких широких и прочных основаниях просвещение славян не могло обойтись без училищ. И святые благовестники основывали их везде, где трудились. Эти училища удовлетворяли не только потребностям клира, но и способствовали появлению людей образованных, которые могли сами поработать на пользу новооснованной Церкви славянской. Одни переводили с греческого языка для назидания церковного и домашнего слова и жития святых; другие передавали догматические творения отцов и толкования на Священное Писание; иные сами брались изъяснять Писание и защищать истину Православия от еретиков. Замечательное обилие таких трудов в первое время славянской проповеди показывает как благотворна была деятельность наших просветителей. Какая это была высокая жизнь, какая сильная и плодотворная деятельность!
На земле славянской возгорелся божественный огонь святой Христовой веры. И, если обратить внимание на первоначальные памятники древней славянской письменности, то видно как в них полагалось начало богословскому и философскому языку – основам того положительного знания, которым впоследствии так прославилась славянская ученость. Постепенно начинали вырабатываться теперь установившиеся термины для предметов отвлеченных, прежде принятия христианства славянам неизвестных. Это говорит о том, с каким вниманием и разборчивостью действовали просвещенные переводчики. Так в греческих произведениях нередко встречали они слово «божественный», относящееся к предметам и действиям не собственно Божиим. И чтобы не смешивать понятий в новопросвещенных христианах, они употребили прежде неизвестные слова «великiй», «святый». Для обозначения добродетелей стали использовать «добровольство», «добронравiе», «добрый нравъ», «доброта», полагая при этом, что сущность добродетели состоит не во внешней деятельности, а в благоустроении воли и нрава.
Но святые просветители имели дело не только со школой, а прежде всего с народом: с ним-то они должны были говорить особенным языком, чтобы действовать на него успешнее. Следует заметить, что святой Кирилл, прозванный за свою ученость Философом, особенно владел искусством излагать народу свои наставления наглядно, в притчах. Это мудрое подражание евангельскому способу учения, конечно, не утратило своего значения и в настоящее время, в приложении к народу, не привыкшему к отвлеченным умозрениям. Благодаря такому тесному сближению с людьми славянские просветители полностью овладевали его вниманием.
Но призванные трудиться для крещенных в веру Православную, святые Кирилл и Мефодий своей ревностью, своей проповедью, своим чинным богослужением привлекали к себе и множество неверующих во Христа славян. Многих из них крестили святые братья в Моравии и соседних с ней областях; святой Мефодий проповедовал Евангелие в земле Чешской и крестил святую княгиню Людмилу. Пример равноапостольных братьев, и труды их в переводе священных книг облегчили успехи проповеди христианства среди славян и в последующее времена. Восточным и южным славянам не навязывалась латинская литургия, как это было со стороны немецких проповедников в Поморье. И везде, где разумно предлагалась проповедь на родном языке, славяне свободно покорялись христианству, принимая вместе с ним и письменность.
Пример славянских просветителей стал впоследствии живым предметом для подражания и у нас в России для распространителей Евангелия у инородцев. Так действовали святитель Стефан в Перми, преподобный Трифон Вятский и другие позднейшие благовестники среди якутов, монголов, алтайцев и т.д.
Вводя у славянских народов слово Божие и литургию на общепонятном языке, святые просветители Кирилл и Мефодий решили вопрос о нашем Православии и о будущем славянских народов. В те годы уже разгорался спор между Восточной и Западной Церквами, возбужденный притязаниями властолюбия и своелюбия римских первосвятителей. Святой Кирилл был учеником блаженного Патриарха Фотия, вставшего на защиту Православия и Православной Восточной Церкви. Действуя на территории, независимой от Константинопольского Патриархата, но примыкающей к Римскому престолу, славянские просветители должны были соблюдать крайнюю осторожность, чтобы не вооружить против себя власть Рима в ущерб отеческому Православию. Свидетельство тому их великое исповедание веры. Этой твердостью они удержали в Православии просвещенные ими народы. А неразумное гонение, поднятое Римской Церковью против славянской литургии, еще более расположило славян бояться сближения с Западом и дорожить богомудрой свободой Православного Востока. Так святые просветители определили нашу историю, наше духовное наследие, наше спасение.
Как ни велико было дело изобретения славянской грамоты, как ни знаменательно для каждого народа начало его письменности – все это было воспринято еще и как мощнейшее орудие, получившее надлежащий смысл в великом торжестве устроенного просветителями предприятия. На этих могучих основах дело просвещения охватило тогда все славянство, и не в общих отвлеченных чертах, а в живых представителях тогдашнего славянского мира, в типичных и крупнейших его лицах. В ветви Болгарской, где зародилось, и где затем величественно расцвело это великое дело славянского просвещения; по Дунаю, где шли первоучители между славянскими поселениями; в Моравии, где они сосредоточили всю силу лучшей поры своей деятельности; в Словении, Чехии, Польше, куда по окраинам обширной Моравской державы быстро проникли лучи нового просвещения; в Сербии, спешившей присоединиться к общему делу, и принявшей его под кров своего могущества из рук слабеющей Болгарии; и, наконец, на юге Руси. Именно там святой Кирилл посеял неумирающие семена своей проповеди в Херсоне, куда пришел потом князь Владимир Киевский, чтобы завоевать ключи этого новоявленного света. Именно оттуда пришли на Русь болгары с новой грамотой, новыми книгами и православным богослужением, славянским церковным пением, и откуда Нестор-летописец почерпнул горячо выраженное им убеждение, что при единстве грамоты, славяне есть один язык и народ, а Русь есть часть этого великого наследия и богатства.
Действительно и грамота, и вся письменность тогда возникшая, до сих пор заключают в себе черты истинного, действительного просвещения. Это просвещение стало источником и символом славянского единения. И все ветви славянства почувствовали свое общее, коренное единство племени, затем единство языка, выражавшего собой единство народных стихий, и послужившее затем новым средством высшего, духовного единства. Все это совершилось при помощи грамоты, порожденной ею письменности и вызванного всем этим высокого творчества славянской культуры.
И тогда большая половина Европы от Царьграда по всей восточной половине Балканского полуострова, в обширном Болгарском государстве, по течению всего Дуная, в современной Венгрии, до окраин Польши, Чехии, Хорватии и Сербии, наконец, до Киева и Новгорода пробудилась в грандиозном историческом движении. Здесь к новой жизни призвались целые народные массы, обмениваясь посольствами и письмами друг с другом, налаживая различные культурные и торговые связи. Лучшие вожди народные, образованнейшие славянские умы того времени – все были соединены в общем деле; в трудах пребывали все правительства славянских народов, во главе деятельности – государи: Михаил Греческий; Борис и Симеон Болгарские; Ростислав, Святополк Моравские; Владислав и Людмила Чешские; Российские Ольга, Владимир и Ярослав – какие великие имена, какая несравненная сила!
И в наши дни каждое новое разыскание о славном деле славянских просветителей, каждый новый труд по церковно-славянской грамматике или печатное издание памятника кирилловской письменности, проливают свет на современные славянские наречия, на судьбы славянской науки. Труды современных славистов, устремленные своим взором в ту далекую пору и эпоху, помогают понять пути развития современных славянских языков и всей славянской литературы. А сама история славянских народов уясняется тем более, чем ближе мы приникаем к их единому великому началу. И если осознание этого начала оказывает такое сильное влияние на современную славистику в науке и жизни, то, наоборот, каждое новое явление в жизни современного славянского мира пробуждает собой память о прошлом, дает повод лучше понимать его, ценить, исследовать и воссоздавать.
Понятно поэтому, что в наши дни дело святых равноапостольных Кирилла и Мефодия еще не кончено. Их проповедь вызвала к бытию самостоятельную славянскую иерархию, трудами их положены начала разработки богословской, исторической и филологической наук у славянских народов. А в современных условиях необходимо продолжение дальнейшего развития всего этого положительного знания. И много нужно еще ревности, много общих усилий, чтобы достойно продолжать дело святых просветителей.
Припоминается здесь предсмертное слово святого Кирилла. Застигнутый смертельной болезнью еще в расцвете лет, почти в самом начале своих трудов среди славян и в виду множества предстоявших работ, он трогательно прощался с братом, опасаясь, что у того родится намерение возвратиться к прежней иноческой жизни в монастыре. «Мы с тобою как два вола вели одну борозду. И я падаю на своей черте, день мой кончился. А ты не вздумай оставить труды учения, чтобы удалиться на свою гору. Нет здесь, среди славян, скорее ты можешь обрести спасение». Пусть это завещание святой ревности отзовется самым сильным возбуждением в душе каждого из призванных и вновь призываемых деятелей на поприще просвещения и учения.
И вот последнее воспоминание. Между древними молитвословиями церковнославянских книг сохранилось одно, «при начале учения», в котором иерей молится об отроке: «дай же ему, Господи, от Давидова разума, от Соломони премудрости, и от Кириллова хитрости. Дай же ему стояти с иереи и со всеми святыми Твоими». Для того-то испрашивается среди прочего хитрости, то есть остроты ума мудрого учителя славян Кирилла, чтобы постигающий новые знания мог с достоинством и на пользу применять их на благо себе самому и другим людям.
Да будет же это прошение постоянным желанием в умах и сердцах всех нас, призванных сохранить и преумножить славное наследие великих славянских учителей святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.
ПАМЯТЬ И ЖИТЬЕ БЛАЖЕНАГО УЧИТЕЛЯ НАШЕГО КОНСТЯНТИНА ФИЛОСОФА, ПЕРВАГО НАСТАВНИКА СЛОВЕНЬСКУ ЯЗЫКУ
ПАМЯТЬ И ЖИТИЕ БЛАЖЕННОГО УЧИТЕЛЯ НАШЕГО КОНСТАНТИНА ФИЛОСОФА, ПЕРВОГО НАСТАВНИКА СЛАВЯНСКОГО НАРОДА
Господи, благослови, Отце.
Господи, благослови, Отче.
Богъ милостивъ и щедръ, жадая на покаяние чьловеце, да быша спасени вси были и в разумъ истиньныи пришли, не хощеть бо смерти грѣшникомъ, но покаянию и животу, аще наипаче прилежить на злобу, но не оставляеть чьловѣца рода отпасти озлоблениемь и в соблазнъ неприязненъ прити и погыбнути. Но каяждо убо лѣта и времена не престаеть благодѣти творя намъ много, якоже исперва да и нынѣ. Первое же патриархи и отци, и по тѣхъ пророкы, а по сихъ апостолы и мученикы, и праведными мужи, и учители, избирая ихъ от многомълъвьнаго житья сего. Знаеть же бо Господь своя, иже его суть, якоже рече: «Овча моя глас мои услышать, и азъ знаю я, и именемь възываю я, и по мнѣ ходять, и даю имъ животъ вѣчныи».
Щедрый и милостивый Бог, желая, чтобы покаялись люди и дабы все были спасены и пришли κ пониманию истины, ибо не хочет смерти грешников, но <их> покаяния и жизни, даже и тех, кто особенно склонен ко злу, и не позволяет роду человеческому отпасть <от Бога> в озлоблении и прийти в дьявольский соблазн и погибнуть. И во все годы и времена не перестает творить нам много благодеяний, как от начала, так и доныне. Сначала через патриархов и святых отцов, после них через пророков, затем через апостолов и мучеников, и праведных мужей, и учителей, избирая их в многосуетной сей жизни. Ибо Господь знает своих, тех, кто <предан> ему, как он и сказал: «Овцы мои слушаются голоса моего, и я знаю их и призываю их по именам, и они идут за мною, и я даю им жизнь вечную».
Еже створи в нашь родъ, въздвиже намъ учителя сичего, иже просвѣти языкъ нашь, и слабостию омрачьше умъ свои, паче же лестью дияволею, и не хотѣвше в свѣтѣ заповѣди Божии ходити. Житье же его являеть, и помалу сказаемо, якоже бѣ, да иже кто хощеть, то слыша, подобитися ему, бъдрость приемля, а лѣность отмѣтая. И якоже рече апостолъ: «Подобни ми бываите, якоже азъ Христу».
Что и сотворил <он> в наше время, поставил нам такого учителя, который просветил наш народ, омрачивший слабостью ум свой, a больше же дьявольским искушением, не хотевший ходить в свете Божиих заповедей. Житие же его являет, <пусть> и вкратце рассказанное, как это было, дабы тот, кто, услышав это, захочет уподобиться ему, был бодр, отметая леность. И как сказал апостол: «Будьте подражателями мне, как я — Христу».
Когда отроку было семь лет, увидел он сон и поведал отцу и матери. И сказал: «Собрал стратиг всех девиц нашего города и обратился ко мне: “Выбери себе из них ту, которую хочешь иметь женой на помощь себе и супружество”. Я же, взглянув и рассмотрев всех, увидел одну прекраснее всех: сверкающую лицом и украшенную золотыми ожерельями и жемчугом и всеми украшениями. Имя же ее было София, то есть мудрость. Ее избрал». И услышав его слова, сказали ему родители: «Сын, храни заповедь отца твоего и не отвергай наставления матери твоей. Ибо заповедь — светильник закону и свет. Скажи мудрости: “Ты сестра моя” и разум назови родным твоим. Сияет мудрость сильнее солнца, и если ты возьмешь ее супругой — от многих зол избавишься с ее помощью».
Егдаже вдаста и въ учение книжное, спѣяаше паче всѣхъ ученикъ в книгахъ памятью доброю велми, яко и дивитися всѣмъ. Единою же от дьнии, якоже обычаи есть богатицищемъ глумление творити ловитвою, изиде съ ними на поле, ястрябъ свои вземъ. И яко пусти и, вѣтръ ся обрѣте по смотрению Божию, взятъ и и занесе. Отроча же оттолѣ, въ унынье и въ печаль впадъ, два дьни не ясть хлѣба. Чьловеколюбиемь бо своимъ милостивыи Богъ, не веля ему привыкнути житиискых вещехъ, удобьно уловити же, якоже древле улови Плакиду в ловѣ еленемь, тако и сего ястрябомъ. В себе помышль житья сего утѣху и каяаше, глаголя: «Таково ли есть житие се, да в радости мѣсто печаль пребываеть? От сего бо дьни по инъ ся путь иму, иже есть сего лучии. А в молвѣ житья сего своихъ дьнии не иживу». И по учение ся имъ, седяаше в дому своемъ, учася изустъ книгам святаго Григория Феолога. И знамение крестное сътворь на стѣнѣ, и похвалу написавъ святому Григорию сицеву: «О Григорие, тѣлом человече, а душею аггеле. Ты тѣлом человек сый, аггелъ явись. Уста бо твоя, яко единъ от серафимъ, Бога прославляют и вселенную просвѣщают правыа вѣры казаниемъ. Тѣмже мя, припадающа к тебѣ любовию и вѣрою, приими и буди ми просвѣтитель и учитель». И тако хваляше Бога.
Когда же отдали его в книжное учение, преуспел он в книгах больше всех учеников из-за хорошей памяти так, что все удивлялись. И в один из дней, когда по обычаю дети богатых забавлялись охотой, вышел с ними в поле, взяв своего ястреба. И когда он пустил его, поднялся ветер по Божиему предначертанию и унес его. Отрок же с этого времени, впав в печаль и уныние, два дня хлеба не ел. Милостивый Бог по своему человеколюбию, не разрешая ему привыкать κ житейским делам, умело уловил его — как в древности поймал Плакиду на охоте оленем, так и его ястребом. Поразмыслив ο удовольствиях жизни сей, каялся он, говоря: «Что это за жизнь, если на место радости приходит печаль? С сегодняшнего дня направлюсь по другому пути, который лучше этого. A в хлопотах этой жизни дней своих не окончу». И взялся за учение, сидя в доме своем, уча наизусть книги святого Григория Богослова. И крест начертал на стене, и похвалу такую написал святому Григорию: «О Григорий, телом человек, a душою ангел! Ты плотью человек, ангелам уподобился. Уста твои, как одного из серафимов, Бога прославляют и вселенную просвещают учением истинной веры. И меня, припадающего κ тебе с любовью и верой, прими и будь мне просветитель и учитель». И так восхвалял Бога.
Вшед же въ многи бесѣды и въ умъ велии, и не моги разумѣти глубины, въ уныние велико впаде. Странныи же нѣкто бѣ ту, умѣяи грамотикию. И к нему шед, моляся и на ногу его падая, вдаяся ему, глаголя: «О человече, добрѣ дѣи, научи мя художству грамотичьскому». Он же, съкрывъ талантъ свои, погребъ, рече к нему: «Отроче, не тружаися. Отреклъ бо я есмь отнуд никогоже не научити сему въ вся моя дни». Пакы же отрокъ съ слезами ему кланяася, глаголаше: «Възми всю мою чясть от дому отца моего, еже мнѣ достоит, а научи мя». Не хотѣвшу же оному послушати его. Тогда отрок, шед в дом свои, въ молитвах пребываше, дабы обрѣл желание сердца своего.
Когда же обратился он ко многим словам и великим мыслям <Григория>, то не в силах постичь глубины, впал в великую скорбь. Был же здесь некто пришелец, знающий грамматику. И прийдя κ нему, умолял и падал в ноги, предавая себя <его воле>, говоря: «О человек, сотвори добро, научи меня грамматическому искусству». Тот же, скрыв свой талант, закопав, отвечал ему: «Отрок, не трудись. Зарекся я совершенно никого не учить этому до конца дней своих». Отрок же опять, со слезами кланяясь ему, говорил: «Возьми всю причитающуюся мне долю отцовского наследства, но научи меня». Ho тот не хотел слушать его. Тогда отрок, вернувшись домой, молился, чтобы исполнилось желание сердца его.
Въскорѣ же Богъ сътвори волю боящихся его. О красотѣ бо его и о мудрости и прилѣжнѣмъ его учении, еже бѣ растворено в нем, слышавъ царевъ строитель, иже нарицается логофетъ, посла по нь, да ся бы съ царемъ училъ. Отрокъ же, услышавъ се, с радостию пути ся ятъ и на пути поклонися Богу, нача молитву, глаголя: «Боже отець наших и Господи милости, иже еси сътворил словом всяческаа, и премудростию твоею сьздавыи человека, да владѣет сътвореными тобою тварьми. Даждь ми сущую въскраи твоих престолъ премудрость, да разумѣвъ, что есть угодно тебѣ, спасуся. Азъ бо есмь рабъ твои и сынъ рабыня твоея». И къ сему прочюю Соломоню молитву изглаголавъ, въставъ, рече: «Аминь».
И вскоре Бог сотворил волю боящихся его. Ο красоте, мудрости и прилежном учении его, соединившихся в нем, услышал царский управитель, что именуется логофет, послал за ним, чтобы учился с царем. Отрок же, услышав это, с радостью отправился в путь и на пути поклонился Богу, начал молиться, говоря: «Боже отцов наших и Господь милости, который словом сотворил все и премудростью своей создал человека, чтобы он владел всеми созданными тобою тварями. Дай мне премудрость, обитающую рядом с твоим престолом, чтобы, поняв, что угодно тебе, я спасся. Я раб твой и сын рабыни твоей». И потом произнеся до конца всю молитву Соломона, встал, сказав: «Аминь».
Когда же пришел в Царьград, отдали его учителям, чтобы учился. И в три месяца выучился грамматике и за другие науки принялся. Обучился же Гомеру и геометрии, и y Льва и y Фотия диалектике и всем философским наукам вдобавок: и риторике, и арифметике, и астрономии, и музыке, и всем прочим эллинским искусствам. Так научился всему, как кто-нибудь мог бы научиться одному <лишь> из них. Соединились в нем быстрота с прилежанием, помогая друг другу: с ними постигаются науки и искусства. Больше, чем <способность> κ наукам, являл он образец скромности: с теми беседовал, с кем полезнее, избегая уклоняющихся с истинного пути на ложный, и помышлял, как бы, сменив земное на небесное, вырваться из плоти и с Богом пребывать.
Узрѣв же и такова суща, логофетъ дасгь ему власть на своемъ дому и въ цареву полату съ дръзновениемъ входити. И въпроси его единою, глаголя: «Философе, хотѣх увѣдѣти, что есть философия». Онъ же скорымъ умом абие рече: «Божиимъ и человечьскым вещем разум, елико может человекъ приближитися Бозѣ, и яко дѣтелию учить человека по образу и по подобию быти сътворшему и». От сего же паче възлюби его и присно его въпрашаше о всем толик муж велии и честенъ. Он же ему сътвори учение философское, в малых словесѣх велии умъ сказавъ.
Увидев же, каков он есть, дал ему логофет власть над своим домом и в царскую палату смело входить. И спросил его однажды, сказав: «Философ, хотел бы я знать, что такое философия». Он же быстрым <своим> умом тотчас ответил: «Божественных и человеческих дел понимание, насколько может человек приблизиться κ Богу, и как делами учить человека быть по образу и подобию создавшего его». После этого еще больше полюбил его и постоянно обо всем спрашивал этот великий и почтенный муж. Он же ему преподал науку философскую, в малых словах изложив большую мудрость.
В чистотѣ пребываа, велми угажаше Богу, толми паче любезнѣи всѣмъ бываше. И логофетъ всяку честь творя ему говѣину, злато много дая ему, онъ же не приимаше. Единою рече к нему: «Твоя красота и мудрость нудит мя излиха любити тя, то дщерь имамъ духовную, юже от крестила изяхъ, красну и богату, и рода добра и велиа. Аще хощешь, подружие сию ти дамъ. От царя же нынѣ велию чьсть и княжение приимеши. И болшаа чаи — въскорѣ бо и стратигъ будеши». Отвѣща ему Философ: «Даръ убо велии да будет требующим его. А мнѣ болѣ учениа нѣсть ничтоже, имже разумъ събравъ, прадѣдьняа чьсти и богатства хощу искати». Слышав же логофетъ отвѣт его, шед къ царици, рече: «Сеи философ юны не любит житиа сего, то не отпусти его от общины, но постригше и на поповство, вдадимъ ему службу. Да будет книгчии у патриарха въ святѣи Софии. Некли поне тако и удержимъ». Еже и сътвориша ему.
Пребывая в чистоте, весьма угождал Богу, и оттого еще больше любим был всеми. И логофет, воздавая ему благоговейные почести, давал много золота, он же не принимал. Однажды сказал ему <логофет>: «Твоя красота и мудрость заставляют меня безгранично тебя любить, a y меня есть дочь духовная, которую я восприял от купели, красивая и богатая, и рода хорошего и знатного. Если хочешь, отдам тебе ее в жены. И от царя большую почесть и княжение примешь. И надейся на большее — вскоре и стратигом станешь». Отвечал ему Философ: «Дар богатый пусть будет тем, кто его требует. A для меня нет ничего лучше учения, которым, мудрость снискав, хочу искать прадедовой почести и богатства». Выслушав ответ его, пошел логофет κ царице и сказал·. «Этот юный философ не любит жизни сей, и чтобы не отпустить его от нас, посвятим его в священники и дадим ему службу. Пусть будет чтецом y патриарха в святой Софии. Может быть, так и удержим». Так с ним и поступили.
Мало же с ними весма побывъ, на Узкое море шед, съкрыся таи в монастыри. Искаша же его 6 месяць, и едва и обрѣтоша, и не могоша его унудити на ту службу. Умолиша же и учительскии столъ приати и учити философии тоземныа и странныа съ всякою службою и помощию. И по то ся ятъ.
Очень же немного с ними побыв, пошел он κ Узкому морю и тайно скрылся в монастыре. И искали его шесть месяцев и с трудом нашли, но не могли принудить вернуться на ту службу. Но упросили его принять место учителя и учить философии местных жителей и пришельцев, с соответствующей должностью и оплатой. И за это он взялся.
Чтение второе
По сих же агаряне, нарицаемии срацини, въздвигоша хулу на единобожьство Святыя Троица, глаголюще: «Како вы, христиане, единъ Богъ мняще, размѣшаете и паки на три, глаголюще, яко Отець и Сынъ и Святыи Духъ есть? Аще можете сказати извѣстно, послѣте мужа, иже могуть глаголати о семъ, и преприт ны». Бѣ же тогда Философ двѣмадесять и четырми лѣтъ. Съборъ сътвори царь, призвавъ его, и рече ему: «Слышиши ли, философе, что глаголють сквернении агаряне на нашу вѣру? То якоже еси Свягыя Троицы слуга и ученикъ, шед, противися им. И Богъ, съвръшитель всякои вещи, славимыи въ Троици Отець и Сынъ и Святыи Духъ, да ти подасть благодать и силу въ словесѣхъ и яко другаго Давида новаго явить тебе на Голиада с тремя каменми, и побѣждьша възвратит тя к намъ, сподобль небесному царству». Слышав же се, отвѣща Философ: «Радъ иду за христианскую вѣру. Что бо есть слаждьше мнѣ не семъ свѣтѣ, но за Святую Троицу и живу быти и умрети». Приставльше же ему асукрита Георгиа, послаша.
После этого агаряне, называемые сарацинами, возвели хулу на божественное единство Святой Троицы, говоря: «Как вы, христиане, думая, что Бог един, разделяете его опять на три части, говоря, что есть Отец и Сын и Святой Дух? Если можете рассказать точно, пошлите людей, которые бы смогли говорить об этом и переспорить нас». Было же тогда Философу двадцать четыре года. Собрал царь собор, призвал его и сказал ему: «Слышал ли ты, философ, что говорят скверные агаряне ο нашей вере? Так как ты Святой Троицы слуга и ученик, то пойди, противься им. И Бог, свершитель всякого дела, в Троице славимый Отец и Сын и Святой Дух, да подаст тебе благодать и силу в словах, и явит тебя как нового Давида на Голиафа с тремя камнями, и победившим возвратит тебя κ нам, сподобив небесному царству». Услышав это, отвечал Философ: «С радостью пойду за христианскую веру. Что для меня слаще на этом свете, чем за Святую Троицу и жить и умереть». И приставив κ нему асикрета Георгия, послали <их в путь>.
Дошедшим же имъ тамо, бѣша образи дѣмонскы написали внѣюду на дверех всѣмъ христианомъ, дивъ творяще и ругающеся. Въпросиша же Философа, глаголюще: «Можеши ли разумѣти, философе, что есть знамение се?» Он же рече: «Дѣмонскы образы виждю и непщую, яко христиани ту живуть внутрь. Они же, не могуще жити с ними, бѣжать вонъ от нихъ. А идѣже сего знамениа нѣсть внѣюду, то с тѣми суть ту внутрь».
Дойдя же туда, <увидели что> на дверях y всех христиан образы демонские были нарисованы для позора и поругания. И спросили <агаряне> Философа, говоря: «Можешь ли понять, философ, что это значит?» Он же отвечал: «Демонские образы вижу и не сомневаюсь, что здесь внутри живут христиане. Они же не могут жить с ними и бегут вон. Α где такого знака нет снаружи, то c теми там внутри».
На обѣдѣх сѣдяше агаряне, мудраа чадь и книжнаа, учена многои мудрости и астрономии и прочимъ учениемъ, искушающе его, въпрашааху, глаголюще: «Видиши ли, философе, дивно чюдо, како Божии пророкъ Махметъ принесъ намъ благую вѣсть от Бога, обрати многы люди. И вси держимся по законъ и ничьсоже преступающе. А вы, Христовъ законъ держаще, вашего пророка, овъ сице, овъ инако, якоже есть годѣ комуждо васъ, тако держите и творите». К сим же Философ отвѣща: «Богъ наш яко пучина есть морскаа. Пророкъ же глаголеть о нем: „Род его кто исповѣсть? Вземлет бо ся от земля животъ его". Сего же ради исканиа мнози в пучину ту входят. И силнии умом, его богатство разумное приемлюще, преплавають и възвращаются. А слабии, яко въ изгнилых кораблих покушающеся преплути, овии истапают, а друзии с трудом едва отдыхають, немощною лѣностию вдающеся. Ваше есть узко и удобно, еже может и прескочити всякъ, малъ и великъ. Нѣсть бо кромѣ людскаго обычая, но еже вси могут дѣати, а ничьсоже вамъ заповѣдалъ. Егда бо нѣсть вамъ встягнут гнѣва и похоти, но попустил — то в каку вы имате вринути пропасть? Смыслении да разумѣют. Христос же не тако, но от низу тяжкое горѣ възводить вѣрою и дѣтелиею Божиею . Творечь бо есть всѣмъ, межю ангелъ и скоты человека сътворилъ есть, словесемь и смысломъ отлучивы и от скота, а гнѣвомъ и похотью от ангелъ. И еиже ся кто части приближаеть, паче тою ся причащаеть — вышнихъ или нижнихъ». Въпросиша же и пакы: «Како вы, единому Богу сущю, въ три славите и? Скажи, аще веси. Отца бо нарѣчаете и Сынъ и Духъ. То аще тако глаголете, то и жену ему дадите, да ся от того мнозѣ бозѣ расплодять». К симъ же Философъ отвѣща: «Не глаголете тако хулы бе-щину. Мы убо добрѣ есмь навыкли от отець и от пророкъ и от учитель славити Троицю: Отець и Слово и Духъ, и три упостаси въ единомъ существѣ. Слово же то въплотися въ Дѣвѣ и родися нашего ради спасения, якоже и Махъметъ вашь пророкъ свѣдѣльствуеть, написавъ сице: „Послахомъ духъ нашь къ дѣвѣи и извольше да родить". От сего же азъ вамъ извѣщение творю о Троици». Сими же словесы поражени на другая ся обратиша, глаголюще, яко: «Тако и есть, яко глаголеши, гости. Да аще Христосъ Богъ вашь есть, почто не творите, якоже велить? Писано бо есть в евангельскых книгахъ: „Молити за врагы. Добро дѣите ненавидящимъ и гонящимъ". Вы же не тако, нъ противна оружья острите на творящая вамъ таковая». Философъ же противу симъ отвѣща: «Двѣма заповѣдьма сущема въ законѣ, кто законъ свѣршая является, иже ли едину съхранить, или иже и обѣ?» Отвѣщаша же они, яко иже обѣ. Философъ же рече: «Богъ есть реклъ: „Молите за обидящая". Тъ есть пакы реклъ: „Больша сея любъви не можеть никтоже явити на семъ житии, но да свою душю положить за другы". Другъ же ради мы се дѣемъ, да не с телеснымъ пленениемъ и душа их пленена будеть». Пакы же глаголаша они: «Христосъ есть дань даялъ за ся и за ны. Вы же како не творите того дѣлъ? И уже аще браняще себе, то како поне дани не даете сицему велику и крѣпку языку измаилитьску за братью вашю и за другы? Мала же и просимъ, токмо единого златника. И донелѣже стоить вся земля, хранимъ миръ межю собою, якоже инъ никтоже». Философъ же отвѣща: «Аще убо кто въ слѣдъ учителя ходя, и хощеть во тъ же слѣдъ ходити, во ньже и онъ, другыи же, срѣтъ и, съвратить и — другъ ли ему есть или врагъ?» Они же рѣша: «Врагъ». Философъ же рече: «Егда Христосъ дань даялъ, кое владычество бѣ: измаилитьско ли или римъско?» Отвѣщаша же они: «Римьско». «Тѣмьже не достоить насъ зазирати, понеже римляномъ даемъ вси дань». По сихъ же и ина многа въпрашания въпрашаша и, искушающе от всѣхъ художьствии, яже и самѣ имѣяху. Сказа же имъ вся. И яко я препрѣ о сихъ, и рѣша к нему: «Како ты вся си умѣеши?» Философъ же рече к нимъ: «Чьловекъ етеръ, почерпъ воду в мори, в мѣшьци ношаше ю. И гордяашеся, глаголя къ страньникомъ: „Ввдите ли воду, еяже никтоже не имѣеть развѣ мене?" Пришедъ же единъ мужь поморникъ и рече к нему: „Неистовъ ли ся дѣеши, хваляся токмо о смьрдящимъ мѣшьци? А мы сего глубину имѣемъ". Тако и вы дѣете. А от насъ суть вся художьствия изшьла».
Сидя на обеде агаряне, люди мудрые и книжные, обученные многим премудростям, и астрономии и прочим наукам, испытывали его, спрашивая и говоря: «Видишь ли, философ, дивное чудо, как пророк Божий Мухаммед принес нам благую весть от Бога и обратил <в свою веру> многих людей. И все мы соблюдаем закон и ни в чем не нарушаем. A вы, держа заповеди Христовы, вашего пророка, один так, a другой по-другому, — как кому угодно, так <им> следуете и исполняете». На это Философ отвечал: «Бог наш подобен пучине морской. Пророк же ο нем говорит: “Род его кто разъяснит? Ибо взимается от земли жизнь его”. И ради этих поисков многие в пучину ту входят. И сильные умом, богатство мудрости его принимая, переплывают и возвращаются. A слабые, как в сгнивших кораблях пытаясь переплыть, одни тонут, a другие с трудом едва могут отдышаться, немощной отдаваясь лени. A ваше <учение> узкое и удобное, и его всякий может перескочить, и малый и большой. Нет <в нем ничего>, кроме людского обычая, но <только то>, что могут делать все, a ничего <другого> вам <пророк ваш> не заповедал. Если он не запретил вам гнев и похоть, a допустил их — то в какую вы будете ввергнуты пропасть? Имеющий смысл да разумеет. He так Христос <делает>, но снизу тяжкое возводит кверху верою и действием Божиим. Ибо творец всему создал человека между ангелами и животными, речью и разумом отделив его от животных, a гневом и похотью от ангелов. И кто κ какой части приближается, той и становится причастен — высшей или низшей». И вновь спросили его: «Как вы, если Бог един, в трех его славите? Скажи, если знаешь. Отца называете и Сын и Дух. Если так говорите, то и жену ему дайте, чтобы от того многие боги расплодились». На это же Философ ответил: «He говорите такой бесчинной хулы. Мы хорошо научились от <святых> отцов и от пророков и от учителей славить Троицу: Отец, и Слово, и Дух, и три ипостаси в единой сущности. Слово же воплотилось в Деве и родилось ради нашего спасения, как и ваш пророк Мухаммед свидетельствует, написав следующее: “Послали мы дух наш κ деве и пожелали, чтобы родила”. Поэтому я извещаю вас ο Троице». Пораженные этими словами, они обратились κ другому, говоря: «Так и есть, как ты говоришь, гость. Но если Христос — Бог ваш, почему не делаете того, что он велит? Ведь написано в евангельских книгах: “Молитесь за врагов. Делайте добро ненавидящим и гонящим”. Вы же не так <поступаете>, но ответное оружие точите на делающих вам такое». Философ же на это ответил: «Если две заповеди есть в законе, кто совершеннее соблюдает закон: тот, кто одну сохранит, или же обе?» И ответили они, что тот, кто обе. Философ же сказал: «Бог сказал: “Молитесь за обижающих”. Но еще он сказал: “Нет больше той любви в этой жизни, как если кто положит душу свою за друзей своих". Ради друзей мы делаем это, чтобы с пленением тела и душа их пленена не была». И вновь сказали они: «Христос давал дань и за себя и за нас. Как же вы не творите того, что он делал? И уж если вы защищаете себя, то почему вы не даете дани такому великому и сильному народу измаилитскому за братьев ваших и друзей? Ведь мы мало и просим: только один златник. И пока стоит земля, сохраним между собой мир, как никто другой». Философ же ответил: «Если кто ходит по следу учителя и хочет по тому же пути идти, что и он, a другой встретит и совратит его <с пути> — друг ли ему или враг?» Они же ответили: «Враг». Философ же спросил: «Когда Христос дань платил, чья была власть: измаилитская или римская?» И ответили они: «Римская». «Потому не следует нас осуждать, что римлянам все даем дань». После этого и много других вопросов задавали ему, испытывая его во всех искусствах, которые имели сами. И на все им ответил. И когда победил их в споре, то сказали ему: «Как ты все это знаешь?» Философ же ответил: «Некий человек, зачерпнув воды из моря, в бурдюке носил ее. И гордился, говоря странникам: “Видите ли воду, какой никто, кроме меня, не имеет?” Пришел же один помор и сказал ему: “He безумен ли ты, похваляясь всего лишь смердящим бурдюком? A y нас ее бездна”. Так и вы поступаете. A все искусства вышли от нас».
По сихъ же дивъ творяще, показаша ему виноградъ несаженъ, инъгда от земля изникнущь. И яко сказа имъ, како се бываеть, пакы показаша ему все богатьство: храмины утворены златомъ и сребромъ и камениемъ драгымъ и бисеромъ, глаголюще: «Вижь, философе, дивно чюдо: сила велика и богатьство много армениино владыкы срачиньска». Рече же к нимъ Философъ: «Не диву се есть, Богу же хвала и слава, створшему вся си и въдавшему на утѣху чьловекомъ. Того бо суть, а не иного». Сетьнѣе же на свою злобу обрашьше, даша ему ядъ пити. Нъ Богъ милостивыи рекъ: «Аще и смертно что испиѣте, ничтоже васъ не вредить». Избави и того и на свою землю съдрава възврати и пакы.
После этого, желая удивить его, показали ему несаженный виноградник, некогда проросший из земли. И когда объяснил им, как это бывает, то еще показали ему все богатство: здания, украшенные золотом и серебром, и драгоценными камнями, и жемчугом, говоря: «Посмотри, философ, на чудо дивное: велика сила и богатство амерумны, владыки сарацинского». Отвечал Философ: «He чудо это, Богу хвала и слава, создавшему все это и давшему людям на утеху. Его это все, a не иного». И озлобившись окончательно, дали ему пить отраву. Но милостивый Бог сказал: «И если что смертоносное выпьете, ничто не повредит вам». Спас и его и здорового возвратил вновь в свою землю.
Не по мнозѣ же времени отрекъся всего житья сего, сѣде на единомъ мѣстѣ и без молвы, собѣ самому токмо внемля. И на утрии дьнь ничтоже не оставляя, нъ нищимъ раздаяше все, на Бога печаль възмѣтая, иже ся и всѣми на всякъ дьнь печеть.
Немного времени спустя отрекся от мира, уединился и безмолвствовал, себе лишь внимая. И на завтрашний день ничего не оставлял, но все нищим раздавал, возлагая заботу на Бога, который и обо всех печется каждый день.
Единою же на Святыи дьнь слузѣ его тужащю, яко ничтоже не имамъ на сѣи дьнь чьстьнъ. Онъ же рече ему: «Прѣпитавыи инъгда израилиты в пустынѣ, тъ имать дати и намъ сдѣ пищю. Нъ шедъ призови понѣ 5 нищихъ мужь, чая Божия помощи». И яко бысть обѣдняя година, тъгда принесе нѣкто мужь бремя всея яди и 10 златникъ. И Богу хвалу възда о всѣх сихъ.
Однажды в Святой день печалился слуга его, что ничего не имеет для этого праздничного дня. Он же сказал ему: «Накормивший некогда израильтян в пустыне, тот подаст и нам здесь пищу. A ты пойди позови хотя бы пятерых нищих, надеясь на Божию помощь». И когда настал час обеда, тогда принес некий человек много разной еды и десять золотых. И хвалу вознес Богу за все это.
И пришли послы κ цесарю от хазар, говоря: «Изначала признаем лишь единого Бога, который есть надо всеми. И тому поклоняемся на восток, но в ином следуем своим постыдным обычаям. Евреи же побуждают нас принять их веру и обычаи, a сарацины, с другой стороны, предлагая мир и дары многие, склоняют нас в свою веру, говоря, что их вера лучше, чем y всех народов. Поэтому посылаем κ вам, помня старую дружбу и храня любовь, ибо вы народ великий и от Бога царство держите. И спрашивая вашего совета, просим y вас человека, сведущего в книгах. Если победит он в споре евреев и сарацин, то κ вашей вере обратимся».
Тогда възыска цесарь Философа и изъобрѣты и, сказа ему козарьскую рѣчь, глаголя: «Иди, философе, к людемъ симъ. Створи имъ отвѣтъ и слово о Святѣи Троици с помощию ея, инъ бо никтоже не можеть сего достоино створити». Онъ же рече: «Аще велиши, владыко, на сицю рѣць радъ иду пѣшъ и босъ и безъ всего же, егоже не веляше Богъ учьникомъ своимъ носити». Отвѣщавъ же цесарь: «Аще се ты бы хотѣлъ о собѣ створити, то добрѣе ми глаголеши. Нъ цесарскую дерьжаву вѣдыи и чьсть, честьно иди съ цесарскою помощию». Тъгда же пути ся ятъ. И дошедъ Хорсуня, научися ту жидовьскы и бесѣдѣ и книгамъ, осмь частии грамотикиа прѣложь и от того разумъ въсприимъ.
Тогда цесарь стал искать Философа, и найдя его, поведал ему слова хазар, говоря: «Иди, философ, κ этим людям. Дай им ответ и поучение ο Святой Троице с ее помощью, ведь никто другой не сможет достойно сделать это». Он же сказал: «Если велишь, владыка, на такое дело с радостью пойду пешим и босым и без всего того, что не велит Бог ученикам своим носить». Отвечал же цесарь: «Если бы ты хотел от своего имени это делать, то правильно говоришь. Но помня ο цесарской власти и чести, с почетом иди с цесарской помощью». И тотчас отправился он в путь. И придя в Корсунь, научился там еврейской речи и книгам, перевел восемь частей грамматики и воспринял их смысл.
И слышав, что <мощи> святого Климента еще лежат в море, помолился, сказав: «Верую в Бога и надеюсь на святого Климента, что должен мощи его найти и извлечь из моря». И убедив архиепископа с клиросом и с благочестивыми людьми, взошли в корабли и поплыли κ <тому> месту, когда успокоилось море. И придя, начали копать с пением <молитв>. И тогда распространился сильный аромат, как от множества фимиама. И после этого явились святые мощи, и взяли их с великой честью и славой. И все священники и горожане внесли их в город, как и пишет <Философ> в его Обретении.
Козарьскыи же воевода с вои шьдъ, опступи крьстьяньскыи градъ и сплетеся о немъ. Увѣдѣвъ же Философъ, не лѣнься, иде к нему. Бесѣдовавъ же с нимь, учителная словеса предложь и укроти и. И обѣщавъся ему на крьщение и отъиде, никояеже пакости створь людемь тѣмь. Възврати же ся и Философъ въ свои путь. И в пьрвыи час молитву творящу ему, нападоша на нь угри, яко и волчьскы въюще, хотяще и убити. Онъ же не ужасеся, нъ ни остави своея молитвы, нъ кюръ илѣса токмо възывая — бѣ бо окончалъ уже службу. Они же узрѣвше, по Божию повелѣнию укротѣша и начаша кланятися ему. И слышавше учителная словеса от устъ его, отпустиша и съ всею дружиною.
Хазарский же воевода, придя с воинами, осадил христианский город и начал тяжбу ο нем. Узнав же <об этом>, Философ, не ленясь, пошел κ нему. И беседовав с ним, поучительные слова сказал и укротил его. И <воевода> обещал креститься, и ушел, не причинив никакого вреда тем людям. Возвратился и Философ на свой путь. И когда он в первый час творил молитву, напали на него угры, воя как волки, желая убить его. Он же не ужаснулся, ни молитву свою не прервал, но лишь взывал: «Кирие, элейсон», так как уже окончил службу. Они же, увидев это, по велению Божьему укротились и начали кланяться ему. И выслушав поучительные слова из его уст, отпустили его со всеми спутниками.
Всѣдъ же в корабль, пути ся ятъ козарьска на Меотьское озеро и Капииская врата Кавкасижскыхъ горъ. Послаша же козарѣ противу его мужа лукава заскопива, иже бесѣдуя с нимь, рече ему: «Како вы золъ обычаи имѣете и ставите цесарь инъ въ иного мѣсто, от иного рода? Мы же по роду се дѣемъ». Философъ же к нему рече: «И Богъ бо в Саула мѣсто, ничтоже угодна дѣюща, избра Давида, угажающаго ему, и родъ его». Онъ же рече пакы: «Вы убо книгы держаще в руку, от нихъ вся притъча глаголете. Мы же не тако, нъ от пьрсии всю мудрость, яко поглощьше, износимъ ю». Рече же Философъ к нему: «Отвѣщаю ти к сему. Аще обрящеши мужь нагъ, и глаголеть ти, яко многы ризы и злато имею, имеши ли ему вѣру, видя и нага?» И рече: «Ни». «Тако и азъ тебе глаголю. Аще ли еси поглотилъ всяку мудрость, то скажи ны, колько родъ есть до Моисѣя и колико есть лѣт которыи же родъ держалъ?» Не мога же к сему отвѣщати и умолча.
Сев же на корабль, направил он путь κ хазарам, κ Меотскому озеру и Каспийским вратам Кавказских гор. И послали хазары навстречу ему человека лукавого и коварного, который, беседуя с ним, сказал ему: «Почему y вас нехороший обычай — вы ставите одного цесаря вместо другого из другого рода? Мы же совершаем это по родству». Философ же отвечал ему: «И Бог вместо Саула, не творившего ничего, <ему> угодного, избрал Давида, угождающего ему, и род его». Он же опять спросил: «Вот вы, держа в руках книги, лишь из них говорите все притчами. Мы же не так <поступаем>, но из груди всю мудрость, как бы поглотив ее, произносим». И сказал Философ ему: «Отвечаю тебе на это. Если встретишь человека нагого, a он скажет тебе, что имеет много одежд и золота, поверишь ли ему, видя его нагим?» И сказал тот: «Нет». «Так и я тебе говорю. Если ты поглотил всю мудрость, то скажи нам, сколько поколений до Моисея и сколько лет длилось каждое из них?» He смог он на это ответить и замолчал.
Дошедъшю же ему тамо, егда хотяху на обѣдѣ сѣсти у кагана, въпросиша и, глаголюще: «Кая есть твоя чьсть, да тя посадимъ на своемъ чину?» Онъ же рече: «Дѣдъ имѣхъ велии и славенъ зѣло, иже близъ цесаря сѣдяше, и даную ему славу волею отвергъ, изгнанъ бысть, и страну ину землю дошедъ, обнища. И ту мя роди. Азъ же, дѣдня части древняя ища, не достигъ иноя прияти, Адамовъ бо внукъ есмь». И отвѣщаша же ему: «Достоино и право глаголеши, гости». И от сего же паче начаша на немь чьсть имѣти. Каганъ же чашю вземъ и рече: «Пиемъ во имя Бога единого, створшаго всю тварь». Философъ же чашю вземъ и рече: «Пию въ единого Бога и Словесѣ его, имъже небеса утвердишася, и животворящаго Духа, имже вся сила ихъ състоить». Отвѣща к нему каганъ: «Вси равно глаголемъ. О семь токмо различно держимъ: вы бо Троицю славите, а мы Бога единого, улучьше книгы». Философъ же рече: «Слово и духъ книги проповѣдають. Аще кто тобѣ чьсть творить, твоего же словесѣ и духа не в чьсть имѣеть; другыи же пакы все трое въ чьсть имѣеть — которыи от обою есть чтивѣи?» Онъ же рече: «Иже все трое въ чьсть имѣеть». Философъ же отвѣща: «Тѣмъже мы боле волею творимъ, вещьми сказающе и пророкъ слушающе. Исаия бо рече: „Слушаи мене, Иякове Израилю, егоже азъ зову: азъ есмь пьрвыи, азъ есмь въ вѣкы". И нынѣ Господь посла мя и Духъ его». Июдѣи же, стояще около его, ркоша ему: «Рчи убо, како можеть женьскъ родъ Бога вмѣстити въ црево, на ньже не можеть никтоже възрѣти, а нѣли родити и». Философъ же показавъ перстомъ на кагана и на перваго совѣтника и рече: «Аще кто речеть, яко пьрвыи совѣтникъ не можеть чредити кагана и пакы же речеть, послѣднии рабъ его сего можеть кагана ичредити и и чьсть ему створити — что имѣемъ наречи и, скажите ми, неистова ли или несмыслена?» Они же реша: «И зѣло неистова». Философъ же к нимъ рече: «Что есть от видимыя твари чьстнѣе всѣхъ?» Отвѣща же ему: «Чьловекъ по образу Божию сътворенъ есть». Пакы же рече к нимъ Философъ: «То како не суть трѣсновѣ, иже глаголють, яко не можеть вмѣститися Богъ въ чьловека? А онъ в купину ся вмѣсти и въ облакъ, и в бурю, и дымъ, явлеся Моисѣови и Иову. Како бо можеши иному болящю, а иного ицилити? Чьловѣчьску убо роду на истлѣние пришедъшю, от кого бо пакы бы обновление приялъ, аще не от самого Творча? Отвѣщаите ми, ащь врачь, хотя приложити пластырь болящимъ, приложить ли или древѣ или камени? И явить ли от сего чьловека исцелѣвъша? И како Моиси рече Духомъ Святымъ въ своеи молитвѣ, руцѣ простеръ: „Въ горѣ каменнии и въ гласѣ трубнѣмь не являи ны ся к тому, Господи щедрыи, но вселивъся в нашю утробу, отъимъ наша грѣхы". Акюла бо тако глаголеть». И тако разидошася съ обѣда, нарекше дьнь, во ньже бесѣдують о всихъ сихъ.
И когда он дошел туда, то, собираясь сесть y кагана на обеде, спросили его, говоря: «Какой ты имеешь сан, чтобы посадить тебя по достоинству твоему?» Он же сказал: «Дед y меня был великий и славный, который сидел рядом с цесарем, и по своей воле данную ему славу отверг, изгнан был, и в страну земли иной придя, обнищал. И здесь породил меня. Я же, ища давней чести деда, не сумел обрести иной, ведь я Адамов внук». И ответили ему: «Достойно и правильно говоришь, гость». И после этого еще больше стали почитать его. Каган же взял чашу и сказал: «Пьем во имя Бога единого, сотворившего все», Философ же взял чашу и сказал: «Пью во славу единого Бога и Слова его, которым утверждены небеса, и животворящего Духа, в котором вся сила их состоит». И отвечал ему каган: «Все одинаково говорим. Одно только различно соблюдаем: вы Троицу славите, a мы единого Бога, постигнув <смысл> книг». Философ же сказал: «Слово и дух книги проповедуют. Если кто тебе честь воздает, a слову твоему и духу чести не воздает; другой же воздает всем трем — который из двух почтительнее?» Он же сказал: «Тот, который почитает все три». Философ же отвечал: «Поэтому и мы больше <чем вы> добровольно почитаем <Бога>, приводя свидетельства и пророков слушая. Ибо Исайя сказал: “Послушай меня, Иаков Израиль, призванный мой: я есть первый, я последний”. И ныне Господь и Дух его послали меня». Иудеи же, стоя около него, сказали ему: «Скажи, как может женщина вместить Бога в чрево, на которого никто не может взглянуть, a не то что родить его?» Философ же указал перстом на кагана и на первого советника и сказал: «Если кто-нибудь скажет, что первый советник не может <достойно> принять кагана, и потом скажет, что последний раб его может принять кагана и честь ему оказать — как его назовем, скажите мне, безумным или неразумным?» Они же сказали: «И крайне безумным». Философ же сказал им: «Что достойнее всего из видимых созданий?» И ответили ему: «Человек, сотворенный по образу Божию». И вновь сказал им Философ: «Как же тогда не безумцы те, кто говорят, что не может вместиться Бог в человека? A он вместил себя и в купину, и в облако, и в бурю, и в дым, являясь Моисею и Иову. Как можно, если болеет один, исцелять другого? Ведь если род человеческий пришел κ погибели, от кого может он вновь получить обновление, как не от самого Творца? Отвечайте мне, разве врач, желая наложить пластырь больному, приложит его κ дереву или κ камню? И выздоровеет ли человек от этого? И как Моисей говорил, <исполненный> Духа Святого в своей молитве, воздев руки: “В горе каменной и в гласе трубном не являйся нам, Господи щедрый, но вселившись в нашу утробу, возьми наши грехи”. Акилла так говорит». И так разошлись с обеда, назначив день, в который будут беседовать обо всем этом.
Сѣдъ же пакы Философъ с каганомъ и рече: «Азъ убо есмь чьловекъ единъ въ васъ без рода и другъ. И о Бозѣ же ся стязаемъ вси, емуже суть в руку всякая сьрдца наша. От васъ же иже суть силнѣи въ словесехъ. Бесѣдующемъ намъ, еже разумѣють — да глаголють, яко тако есть, а ихъже не разумѣють — да въпрашають, — и скажемъ имъ». Отвѣща же июдѣи и ркоша: «И мы держимъ въ книгахъ и слово и духъ. Скажи же намъ, которыи законъ Богъ дасть чьловекомъ пьрвое: Мосѣови ли или иже вы держите?» Философъ же рече: «Сего ли ради насъ въпрашаете, да пьрвыи законъ держите?» Отвѣща они: «Еи. Пьрвыи бо и достоить». И рече Философъ: «То аще хощете пьрвыи законъ держати, то от обрѣзания уклонитеся отинудь». Ркоша же они: «Цто ради сице глаголеши?» Философъ же рече: «Скажите ми, убо не потаяще, въ обрѣзании ли есть пьрвыи законъ данъ или въ необрѣзаньи?» Отвѣщаша они: «Мнимъ, въ обрѣзании». Философъ же рече: «Не Ноеви ли Богъ дасть законъ пьрвѣе по заповѣдании отпадении Адамовѣ, завѣтъ нарѣчая законъ? Рече же бо к нему: „Се азъ въздвигну завѣтъ мои с тобою и съ сѣменемъ твоимъ и со всею землею. Тремя заповѣдьми дьржимъ: все ядите зелие травное и елико на небесѣ и елико на землѣ и елико на водахъ, развѣ мяса в крови душа его не ядите. И иже прольеть кровь чьловецю, да прольется своя ему в того мѣсто". Что глаголете противу сему, пьрвыи законъ рекъше держати?» Июдѣи же к нему отвѣщаша: «Пьрвыи законъ Мосѣовъ держимъ. Сего же нѣсть нареклъ Богъ закона, нъ завѣтъ, яко и первое заповѣдь къ чьловеку в Раи. И къ Авраму инако обрѣзание, а не законъ. Ино бо есть законъ, ино же завѣтъ. Различно бо есть творець нареклъ обое». Философъ же отвѣща к нимъ: «Азъ о семъ скажу сице, яко законъ ся нарѣчаеть и завѣтъ. Господь бо глагола ко Авраму: „Даю законъ мои въ плоть вашю, — еже и знамение нарече, — яко будеть межю мною и тобою". Тоже къ Иеремии пакы въпиеть: „Послуши же завѣта сего и възглаголеши бо, рече, къ мужемъ Июдовимъ, живущимъ въ Ерусалимѣ. И речеши к нимъ: Тако глаголеть Господь Богъ Издраилевъ: проклятъ чьловекъ, иже не послушаеть словесъ завѣта сего, иже заповѣдахъ отчемъ вашимъ въ день, въ нже изведохъ я и-земля Егупетьскы"». Отвѣщаша июдѣи къ сему: «Тако и мы держимъ, яко законъ наричается и завѣтъ. Елико же ся ихъ держа по законъ Мосѣовъ, вси Богу угодиша. И мы держимся по нь и надѣемся такоже быти. А вы въздвигъше инъ законъ, попираете Божии законъ». Философъ же рече к нимъ: «Добрѣ дѣемъ. Аще бо бы и Аврамъ не ялъся по обрѣзание, но держалъ Ноевъ завѣтъ, не бы ся Божии другъ нареклъ; ни Моисѣ же послѣди пакы написавъ законъ, перваго не держа. Такоже и мы по сихъ образу ходимъ и, от Бога законъ приимше, держимъ, да Божия заповѣдь тверда прѣбываеть. Давъ бо Ноеви законъ, не сказа ему, яко другыи имамъ ему дати, нъ въ вѣкы прѣбывающе въ души живу. Ни пакы Авраму обѣтования давъ, не възвѣсти ему, яко и другыи имѣю дати Мосѣови. То како вы держите законъ? И Богъ Иезекиилемь въпиеть, яко: „Прѣставлю и инъ вам дамъ". И Еремия бо рече: „Явѣ се дьние грядуть, глаголеть Господь, и завѣщаю дому Июдову и дому Издралеву завѣтъ новъ. Не по завѣту, иже завѣщахъ отчемъ вашимъ въ дьнь, въ ньже приимшю ми руку ихъ извести я и-земля Егупетьскыя, яко ти не прѣбыша в завѣтѣ моемь. И азъ възненавидѣхъ я. Яко се завѣтъ мои, иже завѣщаю дому Издралеву по дьнех онѣхъ, рече Господь: даю законы моя въ помышления ихъ и на сьрдцѣх ихъ напишу я, и буду имъ въ Богъ, и ти будуть мнѣ в люди". И пакы тъ же Еремѣя рече: „Тако глаголеть Господь Вседержитель: станете на путехъ и видите, и въпросите на стеза Господня правыя и вѣчныя, и видите, которыи путь истиньныи, и ходите по нему, и обрящете оцищение душамъ вашимъ. И рѣша: не идемъ. Поставихъ въ васъ блюстителя: послушаите гласа трубы. И рѣша: не послушаемъ. Сего ради услышать языци, пасущеи стада в нихъ. И тъгда слыши земле: се азъ навожю на люди си зло, плодъ отвращения ихъ, зане словесъ пророкъ моихъ не вняша и законъ отринуша". Не токмо же сими едиными скажю, яко законъ престаеть, но инѣми многыми винами, от пророкъ явѣ». Отвѣщаша к нему июдѣи: «Всякъ жидовинъ се вѣсть воистину, яко будеть тако. Нъ не уже время пришло есть о помазанѣмъ». Философъ же рече къ нимъ: «Что си предлагаете, видяще, яко и Ерусалимъ скрушенъ есть, жертвы престалы суть, и все ся есть сбыло, еже суть пророци прорекли о вас? Малахия бо явѣ вопиеть: „Нѣсть моея воля въ васъ, глаголеть Господь Вседержитель, и жертвы от рукъ ваших не приемлю. Зане от въстокъ солнца и до запада имя мое славится в языцѣхъ, и на всякомъ мѣстѣ темьянъ приноситься имени моему и жертва чиста, зане велико имя мое въ языцѣхъ, глаголеть Господь Вседержитель"». Они же отвѣщаша: «Се, еже глаголеши. Вси языци хотять быти благословени у нас и обрѣзании въ градѣ Ерусалимьстѣ». Рече же Философъ: «Тако Моисѣи глаголеть: „Аще послушающе, послушаеть по всему хранити законъ, будут придѣли ваша от моря Черьмнаго до моря Филистимьска, и от пустыня до рѣкы Ефранта". А мы языци, о немже о сѣмени Аврамли благословимся, и от Есѣова корене ишедшим и чаянии языкъ нареченъ и свѣтъ всея земля и всѣхъ островъ, славою Божиею просвѣщенѣ, не по тому закону, ни мѣсту. Пророци велми въпиють. Рече бо Захария: „Радуися зѣло, дъщи Сионова! Се цесарь твои грядеть кротокъ, всѣдъ на жрѣбець осель, сынъ яремничь. И пакы потрѣбить оружие от Ефрѣма, и конь от Ерусалима, изъглаголеть миръ языкомъ, и власть его от краи земля до коньца вселения". Ияковъ же рече: „Не оскудѣеть князь от Июды, ни игуменъ от стегну его, дондеже придеть емуже ся щадить", — и тъ чаяние языкомъ. Си вся видяще скончана и свѣршена, кого иного жьдете? Данилъ бо рече, от ангела наученъ: „70 недель до Христа игумена, еже есть четыриста и девять десять лѣт запечатлѣти видѣние и пророчество". Кое же ли вы ся мнить желѣзное царство, еже Данилъ мнить во иконѣ?» Отвѣщаша они: «Римьское». Философъ же въпроси я: «Камень, уторгыися от горы без рукъ чьловечьскъ, кто есть?» Отвѣщаша они: «Помазаныи». Пакы же ркоша: «То аще сего сказаемъ пророкы и инѣми вещьми уже пришедша, якоже глаголеши, како римьское царство доселѣ держить царство?» Отвѣща Философъ: «Не держиться уже, мимошло бо есть, яко и прочая по образу иконьному. Наше бо царство нѣсть римьско, нъ Христово. Якоже рече пророкъ: „Въздвигнеть Богъ небесныи царство, еже въ вѣкы не истлѣеть, и цесарьство его людемъ инѣмъ не оставиться, истънить и извѣеть вся царьства, и тъ станетъ въ вѣкы". Не крьстияньско ли есть царьство нынѣ Христовымъ именемъ нарѣчаемо, а римлянѣ идолѣхъ прилежаху. Сии же ово от сего, ово от иного языка и племени въ Христово имя царьствують, якоже пророкъ Исаия, являя, глаголя къ вамъ: „Остависте имя ваше в сытость избранымъ моимъ; вас же избиеть Господь, а работающѣи ему наречеться имя ново, еже благословено будеть по всеи землѣ, благословять бо Бога истиньнаго, и кленущиися на землѣ — кленутся Богомъ небеснымъ". Не свѣршило ли ся все пророческое проречение? Уже явѣ реченая о Христѣ. Исаия бо съказаеть рождество его от дѣвы, глаголя сице: „Се, дѣва въ цревѣ прииметь и родить сынъ, и наркуть имя ему Еммануилъ, еже есть сказаемо: с нами Богъ". А Михѣя рече: „И ты, Вифлеоме, земле Июдова, никакоже менши бываи въ владыкахъ Июдовахъ, и ис тебе бо ми изиидеть игуменъ, иже упасеть люди моя Израиля, исходи его искони от дьнии вѣка. Сего ради дасть я до времени ражающая и родити". Иеремия же: „Въпросите и видите, аще родить мужескъ полъ? Яко великъ дьнь тъ, якоже не бысть инъ; и лѣто тѣсно будеть Иякову, и от сего спасеться". И Исаия рече: „Преже даже болящия не роди, и преже даже не приде рожество, болезни избѣжа, и роди мужескъ полъ"». Пакы же июдѣи рѣша: «Мы есмь от Сима благословеное сѣмя, благословени отцемь нашимь Ноемъ, вы же нѣсте». Сказавъ же имъ о семъ и рече: «Благословение отца вашего ино ничтоже нѣсть, токмо хвала Богу, оного же ничтоже убо не идеть. Се убо есты „Благословенъ Господь Богъ Симовъ", а къ Афету глагола, от негоже мы есмь: „Да распространить Богъ Иафета, да ся вселить в села Симова"». И от пророкъ же и от инѣхъ книгъ сказая, не остави ихъ, дондоже сами рѣша, яко: «Тако есть, якоже глаголеши». Ркоша же пакы: «Како вы, имуще упование на чьловека и творитеся благословени быти, а кънигы проклинають таковаго?» Отвѣща Философъ: «То проклятъ ли есть Давидъ или благословенъ?» Рекоша же они: «И зѣло благословенъ». Философъ же рече: «То и мы на того уповаемъ, на негоже и онъ. Рече бо въ псалмехъ: „Ибо чьловекъ мира моего, на нъже уповахъ". Чьловекъ же то есть Христосъ Богъ. А иже уповаеть на простъ чьловекъ, то мы и того проклята творимъ».
Сел же вновь Философ с каганом и сказал: «Я — один человек среди вас без родственников и друзей. И все мы рассуждаем ο Боге, в руках которого все сердца наши. От вас же те, кто сильнее в словах. Когда мы будем беседовать, το, что они поймут — пусть скажут, что это так, a то, чего не поймут — пусть спросят, — скажем им». Отвечали же иудеи и сказали: «И мы следуем в книгах и слову и духу. Скажи же нам, какой закон Бог сначала дал людям: Моисеев или тот, которому вы следуете?» Философ же сказал: «Потому ли вы спрашиваете, что первому закону следуете?» Отвечали они: «Да. Первый и подобает». И сказал Философ: «Но если вы хотите следовать первому закону, το должны совершенно отказаться от обрезания». И сказали они: «Чего ради так говоришь?» Философ же сказал: «Скажите мне, не скрывая, в обрезании ли заключен первый закон или в необрезании?» Отвечали они: «Думаем, что в обрезании». Философ же сказал: «He Ною ли Бог дал закон впервые после заповеди <при> отвержении Адама, заветом называя закон? Ведь сказал же ему Бог: “Вот я поставлю завет мой с тобой и с потомками твоими и со всею землею. Три заповеди соблюдайте: ешьте всю зелень травную и то, что в небе, и то, что на земле, и то, что в водах, только мяса с кровью, с душою его не ешьте. И кто прольет человеческую кровь, прольет и свою кровь за нее”. Что скажете против этого, говоря, что первый закон <надо> соблюдать?» Иудеи же ответили ему: «Придерживаемся первого закона Моисеева. A тот не назвал Бог законом, но заветом, как и первую заповедь человеку в Раю. И <заповедь> Аврааму <названа> иначе: обрезание, a не закон. Ведь закон есть одно, завет же другое. По-разному ведь Творец назвал оба». Философ же отвечал им: «Об этом я скажу так, что закон называется и заветом. Ибо сказал Господь Аврааму: “Даю закон мой на теле вашем, — который и знамением назвал, — который будет между мной и тобой”. И также κ Иеремии вновь воззвал: “Слушай слова завета сего и скажи мужам Иуды и жителям Иерусалима. И скажи им: Так говорит Господь Бог Израилев: проклят человек, который не послушает слов завета сего, который я заповедал отцам вашим, когда вывел их из земли Египетской”». Отвечали иудеи на это: «Так и мы считаем, что закон называется и заветом. Все, кто соблюдал их и закон Моисеев, все Богу угодили. И мы придерживаемся его и тоже надеемся <угодить Богу>. A вы, создав другой закон, попираете закон Божий». Философ же сказал им: «Правильно поступаем. Если бы Авраам не сделал обрезание, a соблюдал Ноев закон, то не был бы назван другом Божиим; ни Моисей, .после того как написал закон вновь, первого не соблюдал. Так и мы их примеру следуем и, приняв закон от Бога, соблюдаем его, чтобы Божья заповедь сохранялась твердо. Ведь дав Ною закон, Бог не сказал ему, что потом другой даст, но что этот будет пребывать во веки во <всякой> живой душе. И так же дав обет Аврааму, не возвестил ему, что другой даст Моисею. Так как же вы соблюдаете закон? И Бог <устами> Иезекииля возглашает: “Один уничтожу <закон> и другой вам дам”. И Иеремия говорит: “Вот наступают дни, говорит Господь, когда я заключу с домом Иуды и с домом Израиля новый завет. He такой завет, какой я заключил с отцами вашими, когда взял их за руку, чтобы вывести их из земли Египетской, тот завет мой они нарушили. И я возненавидел их. Но вот завет мой, который я заключу с домом Израилевым после тех дней, сказал Господь: вложу законы мои в помышления их и на сердцах их напишу их, и буду им Богом, a они будут моим народом”. И еще тот же Иеремия сказал: “Так говорит Господь Вседержитель: остановитесь на путях и рассмотрите, и расспросите ο путях Господних правых и вечных, и увидите, какой путь истинный, и идите по нему, и найдете очищение душам вашим”. И сказали: не пойдем. И поставил я стражей над вами, <сказав>: слушайте звука трубы. И сказали: не послушаем. Поэтому услышат народы, пасущие стада в них. И тогда слушай земля: вот, я наведу на народ сей пагубу, плод отвращения их, ибо они словам пророков моих не вняли и закон отвергли». И не только этими одними <примерами> покажу, что закон изменяется, но и другими явными доводами от пророков». Отвечали ему иудеи: «Всякий иудей знает воистину, что будет так. Но не пришло еще время для Мессии». Философ же сказал им: «Что себе представляете, видя, что и Иерусалим разрушен, жертвоприношения прекратились, и все сбылось, что прорекли пророки ο вас? Ведь Малахия открыто восклицает: “Нет моей воли в вас, говорит Господь Вседержитель, и жертвы из рук ваших не приемлю. Ибо от востока солнца и до запада имя мое славится народами, и на всяком месте приносится фимиам имени моему, жертва чистая, потому что велико имя мое между народами, говорит Господь Вседержитель”». Они же отвечали: «Правильно говоришь. Все народы хотят быть благословленными от нас и обрезанными в городе Иерусалиме». Сказал же Философ: «Так говорит Моисей: “Если вы будете соблюдать закон, будут земли ваши от моря Чермного до моря Филистимского и от пустыни до реки Ефрата”. A мы, <иные> народы, от того благословимся из семени Авраамова, <кто> от корня Иессеева вышел и назван надеждою народов, и светом всей земли и всех островов, и славою Божиею просвещены не по тому закону, и не в том месте. Пророки громко возглашают. Ведь сказал Захария: “Ликуй, дочь Сиона! Ce цесарь твой грядет кроткий, сидящий на молодом осле, сыне подъяремной. Тогда истребит оружие Ефрема и коней в Иерусалиме, возвестит мир народам, и владычество его будет от края земли до конца вселенной”. Иаков же сказал: “He прекратится князь от <рода> Иуды, ки игумен от чресл его до тех пор, пока не придет тот, кому предназначено”, — и он надежда народов. Все это видя оконченным и свершившимся, кого другого ждете? Ведь сказал Даниил, наставленный ангелом: “Семьдесят недель до Христа игумена, что составляет четыреста девяносто лет, <на которые> запретятся видения и пророчества”. Чье вы думаете железное царство, которое Даниил представляет в видении?» Отвечали они: «Римское». Философ же спросил их: «Камень, оторвавшийся от горы без рук человеческих, кто есть?» Отвечали они: «Мессия». И вновь они сказали: «Но если тот, ο котором говорят пророки и другие доводы, уже пришел, как ты говоришь, то как же римское царство властвует до сих пор?» Отвечал Философ: «He властвует уже, миновало оно, как и другие <царства>, явленные в видении. Наше же царство не римское, a Христово. Как сказал пророк: “Воздвигнет Бог небесный царство, которое в веки не разрушится, и владычество его не достанется другому народу, оно сокрушит и разрушит все царства, a само будет стоять вечно”. He христианское ли царство ныне именем Христа называется, a <ведь> римляне поклонялись идолам. Эти же один от одного, a другой от другого народа и племени царствуют во имя Христа, как пророк Исайя, свидетельствуя, говорил вам: “И оставьте имя ваше избранным моим в насыщение; и убьет вас Господь, a рабов своих назовет именем новым, которое благословенно будет по всей земле, ибо благословят Бога истинного, и кто будет клясться на земле — будет клясться Богом небесным”. He сбылось ли все пророческое предсказание? Уже сбылось сказанное ο Христе. Ибо Исайя извещает ο рождении его от девы, говоря так: “Вот, дева во чреве приимет, и родит сына, и нарекут имя ему Еммануил, что значит: с нами Бог”. A Михей говорит: “И ты, Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных, ибо из тебя произойдет вождь, который упасет народ мой Израиля и которого происхождение от начала, от дней вечных. Посему он оставит их до времени, доколе рождающая его не родит”. Иеремия же: “Спросите и рассудите, рождает ли мужчина? Велик тот день, не было подобного ему; это тяжкое время для Иакова, но он будет спасен от него”. A Исайя сказал: “Еще не мучилась родами, прежде нежели наступили боли ее, избавилась от боли и родила сына”». И вновь сказали иудеи: «Мы от Сима благословенное потомство, благословлены отцом нашим Ноем, вы же нет». И ответил им на это, сказав: «Благословение отца вашего не что иное, как только хвала Богу, ведь ничего вам от этого не будет. Ведь это <слова>: “Благословен Господь Бог Симов”, a Иафету, от которого мы произошли, сказано: “Да распространит Бог Иафета, и да вселится он в селениях Симовых”». И приводя <доказательства> из пророческих и других книг, не отпустил их, пока они сами не сказали: <<Так и есть, как ты говоришь». И вновь сказали они: «Как вы, уповая на смертного человека, думаете быть благословенными, если Писание проклинает такого?» Отвечал Философ: «Тогда проклят ли Давид или же благословен?» И ответили они: «Даже много благословен». Философ же сказал: «И мы так же на того уповаем, на кого и он. Ибо сказал он в псалмах: “Человек мира моего, на него же я уповал”. И этот человек есть Христос Бог. A того, кто уповает на обычного человека, и мы проклинаем».
Пакы же ину притцю предложиша, глаголюще: «Како вы крьстьянѣ обрѣзание отмещете, а Христу не отвергшю его, нъ по закону скончавшю?» Отвѣща Философъ: «Иже бо рече пьрвие къ Авраму: „Се буди знамение межю тобою и мною", — тъ и свершити е пришедъ. И от того державше до сего. А прочее не дасть ему мимоити, нъ крьщение намъ подасть». Ркоша же они: «Тъ что ради инии пръвии угодиша Богу, того знамения не приимше, нъ Аврамле». Отвѣща Философъ: «Никоторыиже бо от тѣхъ является двѣ женѣ имѣвъ, нъ токмо Аврамъ. И сего ради уда того урѣзаемъ, предѣлъ дая не преступати его дале, нъ по первому сверстию Адамову образъ дая прочимъ во тъ ходити. Иякову бо такоже створи: утерпль жилу стегна его, зане четыри жены поять. Разумѣвъше же вину, еяже ради то ему створи, нарече имя ему Израиль, сирѣчь „умомъ зря Бога". К тому бо не является примешься к женѣ. Аврамъ же того не разумѣ». Пакы же въпросиша и июдѣи: «Како вы идоломъ ся кланяюще, творитеся Богу угажати?» Отвѣща Философъ: «Первое ся научите раздѣляти имена, что есть икона и что есть идолъ. И тако смотряще, не поступаите на крестьяны. Десять бо именъ въ вашемъ языцѣ о семъ образѣ лежить. Въпрошю же вы и азъ. Образъ ли скиния, юже видѣ въ горѣ Моиси и изнесе, или образъ образа художьствомъ сдѣла, прикладомъ образъ, клины, и усмы, и серестьми, и хѣровимы изрядныи. Понеже бо тако створи, наречемъ ли вы того ради дрѣву, и усъмомъ, и серьстьмь чьсть творити и кланятися, а не Богу, давъшюуму в то время так образъ? Такоже и о Соломонѣ церкви, понеже иконы хѣровимьскы и ангельскы и инѣхъ многы образы имяше. Такоже убо и мы крьстьяне, угож ьших Богу творяще образъ, и чьсть дѣемъ, отдѣляюще доброе от дѣмоньскыхъ образъ. Хулять бо книгы жрущая сыны своя и дщери своя и гнѣвъ Божии проповѣдають; такоже другыя хвалять, жрущая сыны своя и дщери». Ркоша же пакы июдѣи: «Како вы свинину и заячину ядуще, не противитеся Богу?» Отвѣща же к нимъ: «Первуму завѣту заповѣдающа вся снѣсте, яко зелье травное: вся бо чистая чистымъ суть; а сквернымъ и свѣсть ся осквернила. И Богъ бо въ твари глаголеть: „Се вся добра зѣло", — вашего ради лакомьства мало и етеро от нихъ отъятъ. „Снѣсте бо, — рече, — Ияковъ и насытися, и отвержеся възлюбленыи". И пакы: „Сѣдоша людие ясти и пити, въсташа играть"».
И вновь иной пример предложили ему, говоря: «Почему вы, христиане, отвергаете обрезание, a Христос не отверг его, но по закону совершил?» Отвечал Философ: «Так как было сказано вначале Аврааму: “Вот знамение между мною и тобою”, — то и завершить его пришел. И от <Авраама> соблюдали <завет> до <Христа>. A далее <Бог> не дал ему продлиться, но крещение нам заповедал». И сказали они: «Тогда почему другие, бывшие раньше и угодившие Богу, не по-лучили этого знамения, но лишь Авраамово?» Отвечал Философ: «Никто из них не имел двух жен, но только Авраам. И потому обрезана была ему крайняя плоть, чтобы, установив предел, не преступать его, но, первым браком Адама дав пример, остальным следовать ему. И с Иаковом поступил так же: повредил жилу бедра его, так как он имел четырех жен. Когда же <Иаков> понял причину, по которой совершено с ним это, нарек <Бог> имя ему Израиль, то есть “умом видящий Бога”. И после этого не говорилось, что он прикоснулся κ женщине. Авраам же этого не понял». И вновь вопросили иудеи: «Как вы, поклоняясь идолам, полагаете угодить Богу?» Отвечал Философ: «Сначала научитесь различать понятия, что есть икона, a что идол. И узрев зто, не нападайте на христиан. Ибо десять имен существует в вашем языке для такого изображения. Спрошу же вас и я.
От многа же мы се украчьше в малѣ положихомъ селико памяти ради. А иже хочеть свершеныхъ бесѣдъ сихъ и святыхъ искати въ книгахъ его, обрящеть я, еже прѣложи учитель наш архиепископъ Мефодий, раздѣли е на осмь словесъ. И ту узрить словесную силу от Божия благодѣти, яко и пламень полящь на противныя.
От многого мы, сократив это, немногое написали здесь для памяти. A тот, кто хочет полных и святых этих бесед искать в его книгах, найдет их в переложении учителя нашего Мефодия, разделившего их на восемь слов. И увидит там силу слова от Божией благодати, как огонь, пылающий на противннков.
Си же вся каганъ козарьскъ съ началными мужи добрая и подобная его слышавше словеса, ркоша к нему: «Богомь еси посланъ сѣмо на създание наше и вся книгы от него умѣеши. Все еси по чину глаголалъ, досыти наслажь вся ны медвеныя сладости словесы святыхъ книгъ. Нъ мы есмъ некнижна чада, сему же вѣру имемъ, яко тако есть от Бога. Паче же аще хощеши покои обрѣсти душам нашим, всяко исправль притъчами, скажи намъ по чину, егоже у тебе въпрашаемъ». Такоже ся разидоша почитъ.
Хазарский же каган с мужами начальствующими, выслушав все эти хорошие и достойные слова, сказал ему: «Богом ты послан сюда для назидания нам и все Писание с его помощью знаешь. Все ты рассказал должным образом, досыта усладив нас медовой сладостью словес святых книг. Но мы люди некнижные, верим тому, что так установлено от Бога. Но если хочешь еще более успокоить души наши, то, изложив все примерами, расскажи нам, как должно ο том, что мы y тебя спрашиваем». И так разошлись почивать.
Въ другыи же дьнь сбравшеся, ркоша ему, глаголюще: «Скажи намъ, чьстныи мужу, притъчами умомъ вѣру, якоже есть лучши всѣхъ». И отвѣща имъ Философъ: «Дъва мальжена бѣста у царя етера въ чьсти велицѣ и любима зѣло. Съгрѣшьшема же има, изгнавъ я от земля посла. Живущема же многа лѣт тамо, дѣти створиста в нищетѣ. Сбирающе же ся дѣти к собѣ, совѣтъ творяху, кымъ ся бы путемь пакы вмѣстити в пьрвыи чинъ. Овъ же ихъ сиче глагола, а другыи инако, а другыи другояко. Совѣтъ дѣяаху, которому совѣту убо достоит быти, не добрѣишуму ли?» Ркоша же они: «Что ради сице глаголеши? Свои бо кождо съвѣтъ добрѣи творить иного. Июдѣи бо свои добрѣи творять и срацини такожде, и вы такожде, а инѣи инъ. Скажи же, которыи разумеемъ добрѣи от сихъ?» Рече же Философъ: «Огнь искушаеть злато и сребро, а чьловекъ лжю умомъ отсѣкаеть от истины. Рьцѣте же ми, отчего бысть первое отпадение, не от видѣния ли и плода сладкаго и похоти на божество?» Они же ркоша: «Тако есть». Философъ же рече: «Тъ аще кому будеть пакость, медъ ядъшю ли студену воду пивше, пришедъ же врачь глаголеть ему: „И еще многъ мед ѣдъ, ицѣлѣеши"; а иже будеть воду пилъ, тому глаголеть: „Студеныя воды напивъся, нагъ на мразѣ ставъ, ицѣлѣеши". Другыи же врачь не тако глаголеть, нъ противно врачьство заповѣдаеть: въ меду мѣсто горкое пиюще, поститися, а въ студенаго мѣсто теплое, грѣющеся. Которыи убо от обою хытрѣе врачюеть?» Отвѣщаша вси: «Иже противная врачьства заповѣдаеть. Горестью бо жития сего похотную сласть достоить умертвити и смирениемь гордость, противнымъ противная врачююще. И мы бо глаголемъ, яко дрѣво, еже пьрвое тернъ створитъ, то послѣди сладокъ плодъ приплодить». Пакы же отвѣща Философъ: «Добрѣ рекосте. Христовъ бо законъ остроту являеть Божия жития, потомъ же въ вѣчных жилищихъ 100-кратицею плодъ приноситъ».
Собравшись на другой день, сказали ему так: «Укажи нам, честный муж, на примерах и с рассуждением веру, которая лучше всех». И отвечал им Философ: «Двое супругов были y некоего царя в великой чести и весьма любимы им. Когда же они согрешили, изгнал их, отослав из своей земли в другую. Прожив там много лет, в нищете породили детей. И собравшись, дети держали совет, каким бы путем вернуться вновь в прежнее достоинство. И один из них говорил так, a другой — иначе, a третий — по-иному. Держали совет, какому решению надо следовать, не лучшему ли?» И сказали они: «Зачем ты говоришь это? Ведь каждый свой совет считает лучше других. Иудеи свой лучшим считают, и сарацины тоже, и вы тоже, a иные — другой. Скажи, который мы должны считать лучшим из них?» И сказал Философ: «Золото и серебро испытываются огнем, a человек разумом отсекает ложь от истины. Скажите мне, отчего случилось первое грехопадение, не от зрения ли и сладкого плода, и желания быть божеством?» Они же сказали: «Так и есть». Философ же сказал: «Если кто заболеет, поев меда или выпив холодной воды, и придет врач и скажет ему: “И еще много меда съев, исцелишься”; a тому, кто пил воду, скажет: “Холодной воды напившись, нагим на морозе постояв, исцелишься”. Другой же врач не так укажет, но назначит противоположное: вместо меда горькое пить и поститься, a вместо холодного теплое, греясь. Кто же из двоих искуснее лечит?» Отвечали все: «Кто назначает противоположное лечение. Ибо горестью этой жизни следует умертвить сладость похоти, a гордость смирением, излечивая противоположное противоположным. И мы говорим, что дерево, которое сначала произрастит шипы, затем принесет сладкий плод». И снова отвечал Философ: «Хорошо сказали. Ведь Христов закон являет всем суровость жизни, угодной Богу, потом же в вечных жилищах стократно приносит плод».
Единъ же от нихъ свѣтникъ, срациньску злобу всю добрѣ вѣдыи, въпроси Философа: «Рци ми, гости, како вы Махъмета не держите? Тъ бо есть велми Христа похвалилъ въ своихъ книгахъ, глаголя, яко от девы ся родилъ, сестры Моисѣовы, пророкъ зелии: мертвыя въскрѣшалъ и всяку язю ицѣлилъ силою великою». Отвѣща Философъ к нему: «Да судить нас каганъ. Глаголи же, аще пророкъ есть Махъметъ, како имемъ Данилу вѣру? Онъ бо рече: „До Христа всяко видѣние и пророчество прѣстанеть". Сь же по Христе явлеся, како можеть пророкъ быти? Аще бо того пророка наречемъ, то Данила отвержемъ». Рекоша же мнозѣ от нихъ: «Данилъ, еже есть глаголалъ, Божиемъ духомъ есть глаголалъ, а Махмета же вси вѣмъ, яко ложь есть и пагубникъ спасению всѣхъ, иже есть добрѣишая бляди своя на злобу и студодѣяние изблялъ». Рече же пьрвыи свѣтникъ от нихъ къ приятелемъ жидовьскымъ: «Божиею помощию гость сии всю гордыню срачиньскую съверже на землю, а вашю на онъ полъ прѣверже яко съкверну». Рекоша же къ всѣмъ людемъ: «Яко же есть далъ Богъ власть надъ всѣми языкы цесарю крьстьяньску и мудрость свѣршену, тако и вѣру в них. И кромѣ ея никтоже не можеть живота вѣцнаго жити. Богу же слава въ вѣкы». И рекоша вси: «Аминь».
Один же из тех собравшихся, хорошо сведущий во всем сарацинском лукавстве, спросил Философа: «Скажи мне, гость, почему вы не признаете Магомета? Ведь он много восхвалял Христа в своих книгах, говоря, что от девы родился, сестры Моисея, великий пророк: мертвых воскрешал и любую болезнь исцелял силой своей великой». Отвечал Философ ему: «Пусть рассудит нас каган. И скажи, если Магомет пророк, то как поверим Даниилу? Ведь тот сказал: “Перед Христом все видения и пророчества прекратятся”. Этот же, после Христа явившись, как может пророком быть? Если его пророком назовем, то Даниила отвергнем». И сказали многие из них: «To, что сказал Даниил, говорил по божественному вдохновению, a o Магомете все мы знаем, что он обманщик и губитель всеобщего спасения, который свою сильнейшую ересь сочинил для зла и постыдных деяний». И сказал первый советник старейшинам иудеев: «С Божьей помощью гость всю гордыню сарацинскую поверг на землю, a вашу на ту сторону отбросил как скверну». И сказали всем людям: «Как дал Бог власть над всеми народами и мудрость совершенную цесарю христианскому, так же и веру для них. И без нее никто не может вечной жизнью жить. Богу же слава в веках». И сказали все: «Аминь».
И рече Философъ къ всѣмъ съ слезами: «Братье и отци, и друзи, и чада! Се Богъ дасть всякъ разумъ и отвѣтъ достоинъ. Аще ли есть и еще къто противяся, да придеть и прѣприть или прѣпьрѣнъ будеть. Иже послушаеть сего, да ся крьстить во имя Святыя Троица. Иже ли не хощеть, азъ кромѣ есмь всякого грѣха, а онъ узрить въ дьнь судныи, егда сядеть судиа ветхыи дьньми судити всѣмъ языкомъ». Отвѣщаша они: «Нѣсмь мы собѣ вразѣ. Нъ помалу, иже можеть, тако велимъ, да ся крьстить волею, иже хочеть, от сего дьни. А иже от васъ на западъ кланяется ли жидовьскы молитвы творить, ли срачиньску вѣру держить — скоро съмьрть прииметь от насъ». И тако разидошася с радостью.
И сказал Философ всем со слезами: «Братья и отцы, и друзья, и чада! Это Бог дает все понимание и достойный ответ. Если же есть еще кто-нибудь, противящийся, пусть придет и победит в споре или побежден будет. Кто согласен с этим, да крестится во имя Святой Троицы. Если же кто не хочет, то нет никакого моего греха, a он свой увидит в день судный, когда сядет Ветхий Днями судить все народы». Отвечали они: «He враги мы себе. Но постепенно, тем, кто может, так повелеваем: пусть крестится по желанию, если хочет, начиная с этого дня. A тот из вас, кто молится на запад или совершает моление, как евреи, или сарацинской веры придерживается — скоро смерть примут от нас». И так разошлись с радостью.
Крьсти же ся от сихъ до 200 чади, отверьгъшеся мерзостии поганьскыхъ и женитвъ безаконьныхъ. Написа же къ цесарю книгы каганъ сиче: «Послалъ еси, владыко, мужа такого, иже ны сказа крьстьяньску вѣру, словомъ и вещьми Святую Троицю. И увѣдѣхомъ, яко то есть истая вѣра, и повелехомъ крьститися своею волею. Надѣющеся и мы доспѣти того же. Есме же мы вси друзи и приятелѣ твоему царству и готови на службу твою, яможе хощеши».
И крестилось от них до 200 человек, отвергнув языческие мерзости и беззаконные браки. И написал κ цесарю каган такое письмо: «Послал ты, владыка, такого человека, который объяснил нам христианскую веру, в словах и деяниях Святую Троицу. И поняли мы, что это истинная вера, и повелели креститься посвоему желанию. Надеемся, что и мы придем к тому же. Мы же все твои друзья и сторонники твоего царства и готовы служить тебе, где захочешь».
Проважая же Философа, каганъ нача ему дары многы даяти. И не приятъ их, глаголя: «Даже ми, елико имаеши плененыхъ грекъ сдѣ. То ми есть боле всѣхъ даровъ». Сбравше же ихъ до двоюдесяту и вдаша ему. И иде, радуяся, на путь свои.
Провожая же Философа, начал каган многие дары давать ему. И не принял их, сказав: «Отдай мне пленных греков, сколько здесь имеешь. Это для меня дороже всех даров». И собрали их до двух десятков и отдали ему. И пошел он, радуясь, путем своим.
Дошедше же безводныхъ мѣстъ пустъ, жяжѣ не можаху терпѣти. Обрѣтъше же въ слотинѣ водицю, не можаху от нея пити, бяше бо яко золчь. Рашедъшемъ же ся имъ всѣмъ искатъ воды, и рече к Мефодью, брату своему: «Не терплю уже жажѣ, да почерпи убо водѣ сея. Иже бо пьрвие прѣложи израилтомъ горкую воду въ сладъкую, тъи имать и намъ утѣху створити». Почерпъше же, обрѣтоста ю сладъку, яко и медвену, и студену. Пивша же, прослависта Бога, творящаго таковая своимъ рабомъ.
Но дойдя до пустых безводных мест, не могли терпеть жажды. Найдя же в солончаке немного воды, не смогли пить ее, ибо была она как желчь. A когда все разошлись искать воду, сказал Философ Мефодию, брату своему: «He могу больше снести жажды, зачерпни этой воды. Тот, кто прежде превратил для израильтян горькую воду в сладкую, и нам может сотворить утешение». И зачерпнув, обнаружилн, что она сладка, как медвяная, и холодна. Напившись же, прославили Бога, совершающего такое для своих рабов.
Въ Корсунѣ же вечеряя съ архиепископомъ, рече Философъ к нему: «Створи ми, отце, молитву, яко же ми бѣ отець мои створилъ». Въпрошьшемъ же етеромъ особь, что ради се створи, отвѣща Философъ: «Въистину от нас отъидеть утро къ Господу, оставле ны». Еже и бысть словесѣ ся събывшу.
И ужиная в Корсуни с архиепископом, обратился κ нему Философ: «Помолись за меня, отче, как сделал бы это для меня отец мой». Когда же кто-то спросил наедине, зачем он это сделал, отвечал Философ: «Воистину отойдет он от нас утром κ Господу, оставив нас». Так и случилось, сбылись его слова.
Собрал цесарь совет, призвал Константина Философа и дал ему выслушать эти слова. И сказал: «Философ, знаю, что ты утомлен, но подобает тебе идти туда. Ведь этого дела никто другой не может исполнить так, как ты». Отвечал Философ: «И усталый телом и больной с радостью пойду туда, если они имеют письмена для своего языка». Сказал ему цесарь: «Дед мой и отец мой и другие многие пытались найти их, но не нашли. Так как же я могу найти это?» И сказал Философ: «Кто может на воде записать беседу или <захочет> приобрести прозвище еретика?» Отвечал ему вновь цесарь, и с Вардою, дядей своим: «Если ты захочешь, то может Бог дать тебе то, что дает всем, просящим без сомнения, и отворяет всем стучащимся».
Шедъ же Философъ, по пьрвому обычаю на молитву ся наложи и с инѣми поспѣшникы. Вскорѣ же ся ему Богъ яви, послушаяи молитвы своихъ рабъ. И тъгда сложи писмена и нача бесѣду писати евангельскую: «Испьрва бѣ слово и слово бѣ у Бога и Богъ бѣ слово» и прочее.
Пошел Философ, и по прежнему своему обычаю обратился κ молитве <вместе> с другими помощниками. И вскоре явился ему Бог, внимающий молитвам рабов своих. И тогда он составил письмена и начал писать евангельские слова: «В начале было слово, и слово было y Бога, и Бог был слово» и прочее.
Възвесели же ся цесарь, Бога прослави съ своими свѣтникы. И посла и съ дары многы, написавъ къ Ростиславу епистолию сицеву: «Богъ, иже велить всякому чьловѣку, дабы в разумъ истиньныи пришелъ и на большии ся чинъ стѣжилъ, видѣвъ вѣру твою и подвигъ, створи и ныня в наша лѣта, явле букъви въ вашь языкъ, егоже не бѣ давно было, токмо в первая лѣта, да и вы причтетеся великыхъ языцѣхъ, иже славять Бога своимъ языкомъ. И то ти послахомъ того, ему же ся Богъ яви — мужа чьстьна и благовѣрна, книжна зѣло и философа. И сь приимъ даръ болии и честьнѣи паче всего злата и сребра и камения драгаго и богатьства приходящаго. Подвигнися с нимь спѣшно утвердити рѣчь и всѣмь сьрдцемъ взискати Бога. И обьщаго спасения не отрини, нъ подвигни не лѣнитися, нъ ятися по истиньныи путь, да и ты, приведъ я подвигомъ своимъ в Божии разумъ, приимеши мьзду свою в того мѣсто въ сьи вѣкъ и в будущии за вся ты душа, хотящая вѣровати въ Христосъ Богъ нашь отныня до кончины, и память свою оставляя прочимъ родомъ подобьно Костянтину цесарю великому».
И обрадовался цесарь и прославил со своими советниками Бога. И послал его с множеством даров, написав Ростиславу такое послание: «Бог, который велит всякому человеку прийти κ пониманию истины и тем обрести себе большее достоинство, увидев твои веру и стремление, сотворил в наше время то, чего давно не было, только в начальные годы: явил пнсьмена для вашего языка, чтобы и вы были причислены κ великим народам, которые славят Бога на своем языке. И так послали κ тебе того, кому открыл их Бог — человека достойного и благоверного, весьма сведущего в Писании и философа. Прими же дар лучше и ценнее всякого золота и серебра, и драгоценных камней, и богатства тленного. Постарайся же вместе с ним быстро упрочить дело и всем сердцем взыскать Бога. И не откажись от общего спасения, но сподвигни людей своих не лениться, но встать на истинный путь, чтобы и ты, усердием своим приведя κ божественному разумению, получил награду свою за это в сем веке и в будущем за все те души, которые хотят веровать в Христа Бога нашего отныне и до смерти, и память ο себе оставил другим поколениям подобно Константину, цесарю великому».
Дошедъшю же ему Моравы, с великою чьстью приятъ и Ростиславъ. И събравъ ученикы, дасть я учити. Въскорѣ же ся всь церковьныи чинъ прѣложь, научи я утрении и годинамъ, обѣдни и вечерьнѣи и павечерничѣ и таинѣи службѣ. И отверзошася по пророчьскому словесѣ уши глухыхъ услышать книжная словеса, и языкъ яснъ бысть гугнивымъ. Богъ же ся възвесели о семь велми, а дьяволъ постыдѣся.
Когда же пришел он в Моравию, Ростислав принял его с великой честью. И собрав учеников, дал их учить. Вскоре же Философ перевел весь чин церковной службы, научил их утрени и часам, обедне и вечерне и павечернице и тайной службе. И открылись, по пророческому слову, уши глухих, чтобы слушать слова Писания, и ясен стал язык косноязычных. Бог же очень радовался этому, a дьявол посрамился.
Растущю же Божию учению, зълыи завистникъ исперва дияволъ, не терпя сего добра, нъ вшед въ своя съсуды, начатъ много въздвизати, глаголя имъ: «Не славиться Богъ о семъ. Аще бо бы ему сиче годѣ было, не бы ли моглъ сьтворити, дабы исперва писмены пишюше бесѣды своя, славили Бога? Но 3 языки есть токмо избралъ: еврѣискъ, греческъ и латынски, имиже достоить Богу славу въздаяти». Бѣша же се глаголюще латиньстии и спручьстии архиерѣи, с иерѣи и ученицѣ. Сбравшеся с ними, яко Давидъ иноплеменьникы, книжьными словесы побѣжая, нарече я триязычникы, яко Пилату тако написавшю на титлѣ Господни. Не токмо же се едино глаголаху, нъ иному бещинию учаху, глаголюще, яко подъ землею живуть чьловеци вельглави и вьсь гадъ дияволя тварь есть. И аще кто убиеть змию, девяти грѣхъ избудеть того ради. Аще чьловека убиеть кто, три мѣсяця да пиеть въ древянѣ цаше, а стькъляны ся не прикасаеть. Не браняаху жертвъ творити по первому обычаю, ни женитвъ бе-щисленыхъ. Все же се яко терние посѣкъ, словеснымъ огнемь попали, глаголя: «Пожри Богови жертву хвалѣ и въздаи же Вышьнему обѣты и молитвы твоя. Жены же уности твоея не отпусти. Аще бо ю възненавидѣвъ пустиши, не покрыется нечьсть похоти твоея, глаголеть Господь Вседержитель, схранитеся духомъ вашимъ, и да не оставить къждо васъ жены уности своея. И сихъ, ихъже ненавидѣхъ, творясте, яко Богъ съвѣдѣтельствова межю тобою и межю женою уности твоея, юже еси оставилъ, н та обьщьница твоя и жена завѣта твоего. И въ Еуангельи Господа слышасте: „Яко речено есть дрѣвними: не сотвориши прелюбы". Азъ же глаголю вамь, яко всякъ, иже възрить на жену похотѣти еи, уже прелюбы есть створилъ с нею сьрдцемь своимъ. И пакы глаголю вамъ, яко иже пустить жену свою развѣ словесѣ любодѣинаго, творить ю прѣлюбы дѣяти. Иже отпущеную от мужа поиметь, прѣлюбы дѣеть". Апостолъ рече: „Яже есть Богъ съчталъ чьловека, да не разлучаетася"».
Когда же стало распространяться учение Божие, изначальный злой завистник дьявол, не желая терпеть этого добра, вошел в свои орудия, начал многих воздвигать <против святого>, говоря им: «He прославляется Бог этим. Если бы это было ему угодно, разве не мог он сделать так, чтобы <все народы> с самого начала, письменами свои записывая речи, славили Бога? Но лишь три языка избрал он: еврейский, греческий и латинский, которыми подобает воздавать хвалу Богу». Говорили же так латинские и франкские архиереи, иереи и ученики. Схватившись с ними, как Давид с иноплеменнирами, словами Писания победил их, назвал их триязычниками, ибо Пилат так написал в титле Господнем. И не только это одно говорили они, но еще и другому бесчинству учили, говоря, что под землей живут большеголовые люди и что все гады — дьяволовы создания. И если кто убьет змею, то простится ему за это девять грехов. A если кто человека убьет, то три месяца должен пить из деревянной чаши и не прикасаться κ стеклянной. И не запрещали ни жертвоприношений приносить по прежнему обычаю, ни бесчисленных браков. Все это он посек как терновник, спалил словесным огнем, говоря: «Принеси как жертву Богу хвалу и воздай Вышнему обеты и молитвы твои. Жену же юности твоей не отпусти. Если, возненавидев, ее отпустишь, не укроется нечестивая похоть твоя, говорит Господь Вседержитель, берегите дух ваш, и никто из вас да не оставит жены юности своей. И вы то, что я возненавидел, сотворяли, так как был Бог свидетелем между тобой и женой юности твоей, которую ты оставил, что она подруга твоя и законная жена твоя. И в Евангелии Господа слышали: “Как сказано древними: не прелюбодействуй”. A я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. И еще раз говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот заставляет ее творить прелюбодейство. И кто женится на разведенной, тот прелюбодействует”. Апостол сказал: “Если Бог сочетал людей, да не разлучатся”».
Наутро же постригся в святой иноческий образ и, приобщив свет κ свету, нарек себе имя Кирилл. И пробыл в этом образе 50 дней. И когда приблизилось время, приняв покой, перейти в вечную жизнь, воздел κ Богу руки свои и прочитал молитву, так говоря со слезами: «Господи Боже мой, который составил все ангельские чины и бесплотные силы, небо распростер и землю основал, и все сущее от небытия в бытие привел, всегда и везде внимающий волю твою творящим, боящимся тебя и хранящим заповеди твои. Вними моей молитве и сохрани верное твое стадо, κ которому приставил меня, негодного и недостойного раба твоего, избавляя от всякой безбожной и языческой злобы и от всякого многословия и от хульного еретического языка, возводящего хулу на тебя. Истреби триязычную ересь и умножь церковь свою числом <верующих>, объединив всех в единодушии. Сотвори избранниками людей, мыслящих едино об истинном исповедании подлинной веры твоей, и вдохни в их сердца слово твоего учения. Ведь это твой дар, что принял ты нас, недостойных, для проповедования евангелия Христа твоего. Стремящихся κ добрым делам и творящих угодное тебе, которых ты поручил мне, как твоих тебе передаю. Благоустрой их силою твоею и десницею, покрывая сенью крыльев твоих, чтобы всячески восхваляли и прославляли имя Отца и Сына и Святого Духа во веки. Аминь». Облобызав всех святым лобзанием, сказал: «Благословен Бог наш, который не отдал нас как добычу зубам невидимых врагов наших, но разрушилась сеть их, и избавил нас от истления». И так почил в Господе, прожив 42 года, в 14 день месяца февраля, во 2 индикт, от сотворения мира в 6377 году.
Повелѣ же апостоликъ всѣмъ грѣкомъ, иже бяху в Римѣ, тако и римляномъ, съ свѣщами съшедъшеся, пѣти надъ нимь, створити провожение ему, якоже самому папежю створили. То же и створиша.
Повелел апостолик всем грекам, которые были в Риме, a также и римлянам, собравшись со свечами, петь над ним, устроить ему проводы как самому папе. Так и поступили.
Мефодии же брат его въпроси апостолика, глаголя, яко: «Мати ны есть закляла, да иже наю пьрвѣе на судъ идеть, да прѣнесеть брат въ свои манастырь и ту и погребеть». Повелѣ же папежь вложити и в раку и забити и гвозды желѣзны. И тако держа и 7 дьнии, готовя и на путь. Рекоша же къ апостолику римьстии пискупи: «Понеже есть Богъ, по многымъ землямъ хожьша, привелъ и сѣмо и сдѣ дущю его изялъ — сдѣ ему достоить лежати яко чьстьну мужю». Рече же апостоликъ: «То за святыну его и любовь римьскыи обычаи прѣступле, погребу и в моемъ гробѣ въ церкви святаго апостола Петра». Отвѣща же братъ его: «Понеже мене не послушасте и не дасте ми его, аще вы есть любо, да ляжеть въ церкви святаго Климента, с нимьже есть сѣмо пришелъ». Повелѣ же апустоликъ тако створити.
Брат же его Мефодий попросил апостолика, говоря: «Мать наша завещала нам, чтобы того, кто из нас первый умрет, перенес брат в свой монастырь и там его похоронил». И повелел папа положить его в раку и забить ее гвоздями железными. И так задержали его семь дней, готовя в дорогу. И сказали апостолику римские епископы: «Раз Бог привел его, ходившего по многим землям, сюда и здесь его душу взял — здесь ему следует покоиться как достойному мужу». И сказал апостолик: «Тогда ради святости его и любви нарушив римский обычай, похороню его в моей гробнице в церкви святого апостола Петра». Отвечал же брат его: «Раз вы меня не послушали и не отдали его мне, то, если вы согласны, пусть лежит он в церкви святого Климента, с <мощами> которого пришел сюда». И повелел папа поступить так.
И пакы сбравшемъся епископомъ всѣмъ и чернецемъ и всѣмъ людемъ проводити и чьстно. Хотяще же положити и, рекоша епископи: «Отгвождьше раку, видимъ, аще есть цѣлъ, еда есть что взято от него». И тружьшеся много, не могоша отгвоздити ракы по Божию повелѣнию.
И вновь собрались все епископы и чернецы и все люди проводить его с честью. Когда же хотели положить его в гробницу, сказали епископы: «Вынув гвозди из раки, посмотрим, цел ли он, или же взята часть от него». И много трудясь, не смогли открыть раку по Божиему повелению.
И тако с ракою положиша и въ гробъ о десную страну олтаря въ церкви святаго Климента, идеже начаша тъгда многа чюдеса бывати, еже видѣвше римлянѣ боле ся прѣложиша святыни его и чьсти. Написавъ же икону его надъ гробомъ, начаша свѣтити надъ нимь дьнь и нощь, хваляще Бога, прославляющаго тако же славять. Тому бо есть слава въ вѣкы. Аминь.
И так в раке положили его в гробницу справа от алтаря в церкви святого Климента, где начали тогда свершаться многие чудеса, видев которые, римляне больше стали почитать святость его и честь. И написав образ его над гробницей, <зажгли лампаду, чтобы> светила над ним день и ночь, восхваляя Бога, прославляющего так <тех>, что славят его. Тому слава во веки. Аминь.
Наверное, нет в России человека, который бы никогда не слышал о святых Кирилле и Мефодии. Именно они дали нашей стране, как и всем славянским народам, письменность - алфавит. Не надо объяснять, как важен и дорог этот дар: ведь без него славянские племена не смогли бы усвоить истинную веру в Бога, создать сильные государства, прекрасную культуру.Кроме этого, святые братья совершили множество духовных подвигов: они проповедовали веру в Святую Троицу разным народам, были великими молитвенниками и аскетами.
Святые братья Кирилл и Мефодий родились в начале девятого столетия по Рождестве Христовом в городе Солуни. Старший, Мефодий, (а всего в семье было семь сыновей), в молодости был воеводой подвластного грекам славянского княжества Славинии. Десять лет прослужил он Царю на этой высокой должности, мудро управлял подчинёнными ему людьми, мужественно противостоял врагам. Но постепенно душа молодого вельможи склонялась к тому, чтобы оставить пышные почести и мирскую суету и отдать себя на служение Единому Богу. В это время в Византии произошло большое несчастье: на царский престол взошёл иконоборец Феофил, который называл идолами святые иконы и запрещал воздавать им поклонение. Мефодий видел, как многие из людей, испугавшись иконоборцев, предавали Православную веру и начинали глумиться над изображениями Христа и Матери Божией, даже уничтожать их. Горько было Мефодию, когда он узнавал об этом. «Всё в этом мире суета. - Думал он. - Если люди не служат Богу, а только стараются устроить получше свою земную жизнь - они часто совершают страшные преступления…» Наконец, воевода решил расстаться со своим высоким чином, отказаться от земного богатства и славы, и всю свою жизнь посвятить Богу. Он ушёл на гору Олимп, где в то время было множество святых обителей, и принял там монашеский постриг.
Святой Кирилл был самым младшим в семье. Родители назвали его Константином (имя же Кирилл он получил значительно позже, когда принял великую схиму). Юный Константин рос умным, любознательным и благочестивым мальчиком. В семь лет он увидел знаменательный сон:
- Снилось мне - рассказывал Константин родителям - что воевода созвал всех девиц города и сказал мне: выбирай себе одну из них в невесты. И я выбрал самую красивую из девушек: со светлым лицом, украшенную драгоценными каменьями. А звали её София.
Поняли родители, что не простой сон видел их сын. «София» в переводе с греческого языка означает «Премудрость». А в Библии, в Ветхом Завете есть даже книга Премудрости Божией, написанная царём Соломоном. Премудрость - это не просто мудрость, не мудрость житейская; это - благодать Божия, научающая верное Богу сердце жить свято и разумно.Запомнили родители сновидение мальчика и стали обращать особое внимание на воспитание и обучение наукам своего младшего сына.
Однажды Константин вместе со своими друзьями отправился на соколиную охоту.Ветерок слегка шевелил листья деревьев; молодые охотники ехали верхом среди высокой травы, наслаждались прохладой солнечного утра и предвкушали богатую добычу. На руке у Константина, на специальной кожаной рукавичке сидел его любимец - молодой ловчий сокол. Вот мелькнула далеко впереди серая спина зайца. Юный охотник слегка приподнял руку, и, сверкнув на солнце стальным отливом перьев, мощная птица стрелой взмыла к небу. Быстрее, быстрее… Не уйти серому… С радостным замиранием сердца следит мальчик за соколом… Но что это?.. Невесть откуда налетевший порыв ветра подхватил птицу, закружил, понёс далеко в сторону… Погнал коня Константин, поскакал за своим любимцем, но где уж поймать его… За ветром не угонишься. Исчез сокол из виду. Долго искал его Константин и грустный вернулся домой. «Какая это жизнь - думал мальчик - радость почти всегда вызывает печаль, а если и не вызывает - то заканчивается ею. Люди всё делают, чтобы найти веселье - а оно бежит от них. Чем больше мы суетимся в поисках земного блаженства - тем больше огорчений встречаем на своём пути. С этого дня буду жить иначе. Стану искать Бога и премудрости Его - этого у меня никто не отнимет».
С тех пор Константин уже не участвовал в увеселениях своих сверстников, зато стал ещё прилежнее учиться, почти всё время проводя за книгами или в тёплой молитве к Богу. Особенно любил он читать писания святых отцов, из которых более всего почитал святого Григория Богослова.
Шли годы. Умер царь-иконоборец Феофил и императором стал его сын - юный Михаил.А поскольку царь был ещё малолетним отроком, Византией стала управлять его мать - мудрая и благочестивая царица Феодора.
Константин очень хотел учиться, постигать разные науки, но никак не мог найти учителя, который согласился бы заниматься с ним. В то время ещё не было таких школ и университетов, как теперь. Мальчик горячо молился, чтобы Господь помог ему исполнить своё заветное желание, и молитва его вскоре была услышана.Один из царских вельмож, воспитатель юного императора Михаила, узнал о способном отроке и взял его во дворец, чтобы Константин учился вместе с царевичем и подавал ему добрый пример своим усердием. Обрадовался Константин и горячо возблагодарил Бога за дарованную ему милость. Обучаясь вместе с царевичем, отрок вскоре изучил многие науки: грамматику, философию, риторику, геометрию, музыкальное искусство, иностранные языки и многое другое. При этом отрок всегда старался быть кротким, смиренным, избегал шумных развлечений и дурных компаний.
Когда Константин вырос, вельможа, взявший его в царский дворец, сделал его управляющим в своём доме, а затем предложил молодому человеку жениться на своей крестнице - красивой, доброй и богатой девушке.
Велик этот дар для желающих - ответил юноша - для меня же нет ничего драгоценнее учения, через которое я могу приобрести разум, истинную честь и нетленное богатство.
Услышав такой ответ, вельможа понял, что Константин ищет небесного, а не земного и потому может вскоре покинуть царский двор, уйти в монастырь или в далёкую пустыню.Подумав об этом, он поспешил к царице и, почтительно поклонившись ей, сказал:
О, царица! Известный тебе молодой философ - Константин, который воспитывался вместе с твоим державным сыном - не любит суеты этой жизни. Он может покинуть столицу и уйти в какую-нибудь пустынную обитель. Постараемся удержать его около себя. Уговорим его стать священником и быть библиотекарем при патриаршем соборе святой Софии.
Так они и сделали. Константин принял священный сан. Он благоговейно предстоял Престолу Божию, совершая богослужение, прочее же время проводил в библиотеке, среди ценнейших древних книг. Но душа его по-прежнему искала теснейшего общения с Создателем, непрестанной, ничем не прерываемой молитвы. Наконец, взяв с собой лишь самое необходимое, никому ничего не сказав, философ покинул шумную столицу и скрылся в одном из пригородных монастырей. Но не суждено было ему долго наслаждаться желанным уединением. Константина начали искать и, найдя через полгода, стали уговаривать вернуться в Константинополь и сделаться учителем философии в главном училище города. Понял философ, что нет воли Божьей на то, чтобы скрывался он от людей, и покорился.
Вскоре после этого в Константинополь пришли послы из Сирии, от сарацин (или, что то же, - агарян) - народа, державшегося мусульманской веры, и принесли послание от своих мудрецов. «Как вы, христиане - писали сарацины - говорите, что Бог один, а разделяете Его на три - Отца, Сына и Святого Духа? Если вы можете это доказать, то пришлите к нам мужей, которые могли бы побеседовать с нами о вере и убедить нас.»Царь и Патриарх, посовещавшись, вызвали к себе Константина, которому было в то время двадцать четыре года, и сказали ему:
- Слышишь ли, философ, что говорят скверные агаряне на нашу веру? Если ты - слуга и ученик Святой Троицы, - иди и обличи их. А Бог даст силу твоим словам, укрепит тебя Своей всесильной благодатью и поможет тебе.
- Рад я - ответил молодой философ - идти за веру христианскую. Что может быть лучше для меня, чем умереть или остаться жить ради Святой Троицы!
Сказано - сделано. После недолгих сборов Константин вместе с двумя данными ему царём спутниками, горячо помолившись Богу о помощи, отправился в далёкий путь. Неласково встретили их сарацины.
- А, философ христианский - усмехнулись они, увидев Константина - смотри, что мы покажем тебе. А мы поглядим, сможешь ли ты понять, о чём говорят эти изображения. - И сарацины повели Константина по улицам своей столицы, показывая ему дома, на дверях которых были нарисованы страшные, уродливые демоны.
- Я думаю - не смутился философ - что здесь живут христиане. Бесы не могут находиться вместе с ними, потому что боятся пребывающей с христианами Божественной Благодати и бегут прочь из домов, остаются за дверью. А там, где нет этих изображений - очевидно, демоны живут внутри здания.
Ничего не смогли ответить на это нечестивые агаряне - действительно, в показанных ими Константину домах жили христиане. А демонов на дверях их жилищ нарисовали сарацины - чтобы посмеяться над иноверцами, унизить их, показать, что агаряне считают христиан подобными бесам.
После этого агаряне пригласили Константина в княжескую палату на обед. За столом собрались все сарацинские учёные ифилософы.
Зачем вы, христиане - спросил главный из сарацинских мудрецов -разделяете Одного Бога на три: Отца, Сына и Святого Духа? Либо молитесь одному Богу, либо признайте, что их много!
- Не хулите Пребожественную Троицу - ответил Константин - Вере в Неё мы научились от древних пророков Ветхого Завета, которых и вы признаёте. Они учат, что Отец, Сын и Святой Дух есть Три ипостаси Божества, существо же Их едино. Эту тайну мы можем отчасти понять, посмотрев на солнце, созданное Богом во образ Святой Троицы. Солнце состоит из круга, лучей и теплоты. Круг символизирует собой Бога Отца. Как от солнечного диска рождаются лучи и исходит тепло, так и от Бога Отца рождается Бог Сын и исходит Бог Дух Святой. И как солнце, состоящее из трёх предметов: диска, лучей и тепла, никто не назовёт тремя солнцами, так и Бога, единого в Трёх Лицах, нельзя разделить на трёх богов.
Много вопросов задавали Константин нечестивые сарацины, но не могли победить его - такую премудрость даровал Господь философу. «Что это? - шептались между собой агаряне - этот христианин ещё молод, а все наши украшенные сединами мудрецы не в силах противостоять ему!» С трудом скрывая злобу, взирал сарацинский князь Амирмушна на поражение своих единоверцев. «Ну нет… - прошептал он - не уйдёшь ты от нас с победой, не скажешь, что твоя вера сильнее нашей…» Князь сделал едва заметное движение рукой и к нему тут же подбежал один из слуг. Амирмушна что-то тихо сказал ему… Затем поднял голову и громко произнёс:
- За твоё здоровье, премудрый философ - и поднял украшенный тускло сверкающими каменьями золотой кубок. Константину поднесли чашу вина.
- Пью во славу Святой Троицы - философ медленно перекрестил отравленный сосуд и выпил его до дна. Наступила мёртвая тишина. Все взоры устремились на Константина. «Этот яд действует мгновенно - в смятении думал Амирмушна - неужели же христианская вера действительно столь сильна…»
«Аще что смертное испиют, не вредит им» - тихо произнёс святой фразу из Евангелия, и слова эти громом прозвучали в нависшей тишине.
С честью и богатыми дарами отпустили сарацины христианского философа. Радостно встретили его в Константинополе царь и патриарх. А Константин, стремясь укрыться от земной славы, вскоре по своём возвращении удалился в одно тихое, пустое место. Он не взял с собой ни денег, ни еды, всё упование возложив на Бога, Которому служил всей душой. Жители окрестных селений приносили подвижнику пищу, но он брал из неё лишь то, что было необходимо ему и его слуге на один день. Остальное велел раздавать нищим, сам же пребывал в уединении и молитве.
Приближался один из двунадесятых праздников.
- Что мы будем есть? - сокрушался слуга философа - вот уже два дня, как у нас нет никакой пищи, а в сам день праздника едва ли кто-нибудь принесёт нам еды…
- Неужели ты думаешь, что Господь, сорок лет питавший израильтян манной в египетской пустыне, не пошлёт нам пищи в этот великий день? - спокойно отвечал Константин - Непременно сходи в селение и позови к нам на обед хотя бы пятерых нищих, и мы будем ждать милости Божьей, которая - я верю в это - будет дарована нам.
Вера святого философа не была посрамлена. В обеденное время в дверь его кельи постучали. Отворив, Константин увидел человека, держащего большую корзину с едой. Праздничная трапеза удалась на славу, ни один из пришедших к гостеприимному отшельнику нищих не был отпущен голодным.
Некоторое время спустя, Константин решил искать более суровых подвигов и отправился на гору Олимп, где уже много лет в строгом посте и молитве жил его старший брат Мефодий. На Олимпе в то время находилось множество монастырей, иноки которых славились своим благочестием. Среди них было множество монахов-славян, пришедших из соседних стран. Здесь Константин начал изучать славянский язык, ещё не зная, что этим он делает шаг к великому призванию, к которому готовит его Промысел Божий.
Вскоре это призвание осуществилось. К греческому царю Михаилу пришли послы от хазар - народа, жившего неподалёку от Азовского моря, с такими словами: «Мы чтим Одного Бога, Который сотворил весь мир, молимся Ему, но при этом содержим и некоторые языческие обычаи. Живущие у нас евреи стараются склонить хазар к принятию иудейской веры, а наши союзники сарацины убеждают нас сделаться магометанами. Мы же хотим и от вас получить полезный совет о вере. Если найдётся среди вас учёный муж, который отправится в наши края и победит словом евреев и сарацин - мы примем Христианскую веру.» Услышав просьбу хазар, царь велел вызвать с горы ОлимпКонстантина Философа. Передав ему слова хазарских послов, император сказал:
- Иди, философ, к этим людям и с помощью Божьей благовествуй им учение о Святой Троице. Лучше тебя никто не сможет сделать этого дела.
- Если велишь, владыка - ответил Константин - я с радостью пойду туда пешком, босой и безо всего, чего не велел брать Господь своим ученикам, отправляя их на проповедь.
- Если бы ты шёл от себя лично - возразил ему царь - то я ничего не имел бы против этого. Но ты отправляешься к хазарам, как посланник нашей империи, поэтому должен идти с честью и царской помощью.
Пока продолжались сборы, Константин вернулся на Олимп.
- Брат! - обратился он к Мефодию - Царь посылает меня на великое и трудное дело. Я иду к Сарацынам, чтобы проповедовать им Слово Божие.
- Помощь Господня да сопутствует тебе! - Благословил Константина Мефодий.
- Я хочу просить тебя - продолжил свою речь философ - чтобы ты отправился к сарацынам вместе со мной.
- Но зачем? Ведь я далеко не так мудр и искусен в слове, как ты…
- Ты не знаешь многих наук, но преуспел в главном из искусств - в молитве. Этим ты и окажешь мне великую помощь. Ведь одними словами невозможно привести кого бы то ни было к истинной вере; мы говорим - а люди принимают наши слова тогда, когда имсодействует Божья благодать.
- Ты прав. Но какой я молитвенник… - ответил смиренный монах - мне бы в своих грехах покаяться…
- И я грешен. - Произнёс философ - но воля Божия посылает меня на проповедь и я верю - Господь поможет мне. Христос сказал: «Где двое, или трое собраны во имя Мое - там Я посреди них». Брат! Будем вместе молиться о распространении Христианской веры - и Бог благословит наши труды.
Мефодий несколько минут помолчал, напряжённо молясь про себя, и наконец тихо проговорил:
- Хорошо, Константин. Я пойду с тобой. Не хотел я оставлять молитвенной тишины этого святого места, но, видно, воля Божия велит мне послужить людям.
Вскоре братья начали своё нелёгкое путешествие. Путь в хазарские земли лежал через дикие степи, поросшие высокой, седой от солнца и ветра травой. Ровная, пустынная степь - дикое поле, как говорили в старину… Не видно ни жилья человеческого, ни реки, ни горы… Лишь колышется ковыль, и кажется, что не трава это, а вода морская с мерно бегущими по ней волнами. Вечерело. Путники остановились на ночлег. Посланные царём слуги улеглись спать, а святые братья, словно забыв об усталости от проведённого в нелёгком пути дня, встали на молитву. Вдруг странный, леденящий душу вой раздался в степи. Всё громче звучал он, всё ближе… Что это? Волки? Но нет, не звери выли в бескрайних просторах. Несколько десятков всадников на низеньких мохнатых конях стремглав мчались по дикому полю, потрясая оружием и громко, по-волчьи воя. Это были угры - кочевники, жившие в степи и нападавшие на мирных путешественников. Одетые в сшитые мехом наружу звериные шкуры, с развевающимися на ветру нечёсаными космами, издающие устрашающий боевой клич, они более напоминали зверей, чем людей. В испуге заметались спутники святых братьев. Но Мефодий и Константин Философ не прерывали молитвы. Прикрыв глаза, молился монах Мефодий - он словно не видел ничего вокруг себя, не замечал опасности, беседуя с Единым Богом и не желая прерывать этой святой беседы ради чего бы то ни было. «Господи, помилуй» - часто взывал Константин, также не выказывавший ни малейшего испуга. Всё ближе, ближе кочевники… Вот уже слышен стук копыт, ржание лошадей… Сейчас они наскочат на путников, перебьют, или свяжут по рукам и ногам и повлекут в жестокое рабство. Молятся святые братья, не смотрят на дикарей. Вдруг на полном скаку свернул в сторону мчащийся впереди на украшенном золотыми бляшками жеребце широкоплечий угр, понёсся вокруг сбившихся в кучку людей. Остальные - за ним. Ни на минуту не прекращается дикий вой, носятся по степи кочевники, но, удерживаемые неведомой силой, не нападают на беззащитных странников, не пускают в ход оружия, не разматывают приготовленных уже арканов. Но вот вожак кочевников остановил коня, спешился. Прочие последовали его примеру. Испуганно глядят служители, невозмутимо молятся Константин и Мефодий. Растерянно смотрят угры на непонятных им странников. Но вот, наконец, закончил Константин молитву, последний раз осенил себя крестным знамением, поклонился на восток. Обернулся к кочевникам шагнул им навстречу и, осеняя иерейским благословением, произнёс: «Мир вам». И тут произошло чудо. Поражённые почивавшей на святых братьях Божьей благодатью, изумлённые их смелостью и спокойствием, кочевники вдруг, все как один, повалились на колени, поклонились Божьим служителям. Константин заговорил. Он вёл речь о Боге, о Его вечных заповедях, о том, как жить должны люди: в мире, в честном труде и молитве. Благоговейно слушали его жители степи; внимали, постепенно успокаиваясь после пережитого потрясения, и спутники. Почти всю ночь длилась беседа, а на утро странники вновь продолжили свой далёкий путь.
Долго ли, коротко ли, пришли святые братья в соседствующие с княжеством хазарским страны. Но не сразу отправились Константин Философ и его спутники к хазарам, пошли сначала в соседствующий с ними город Херсонес - колонию Византийской империи. Здесь миссионерам предстояло изучить хазарский язык и обычаи, дабы выйти на проповедь имея все необходимые знания о народе, к которому они будут обращаться.
Херсонес, стоявший на самом берегу Чёрного моря, встретил святых путешественников шумом прибоя и белыми колоннами старинных, ещё с языческих времён сохранившихся храмов, в которых теперь совершалось христианское богослужение. Строгие тёмные силуэты кипарисов виднелись меж каменными жилищами горожан. Люди разных вер и народностей обитали в городе. Были здесь и греки, и евреи, и даже самаряне - последователи отделившейся от иудеев полуязыческой секты. Впрочем, большинство жителей Херсонеса Таврического исповедовало Христианство.
Древний город на морском берегу был издавна освящён молитвами и страданиямиучеников Христовых. Во времена жестоких гонений на христиан тысячами ссылались сюда исповедники неугодной языческим властям веры, чтобы трудиться на каторге в пригородных каменоломнях. Здесь в глубине морской почивали святые мощи Климента - римского епископа, сосланного в каменоломни в конце первого века по Рождестве Христовом. «Римские власти надеялись, что изгнаввеликого проповедника христианства в эти далёкие места, они избавятся от него, думали, что здесь он тихо погибнет от непосильного труда, не сможет больше говорить людям о Христе… - рассказывал прибывшим из Константинополя гостям епископ Херсонеса, владыка Георгий, - но не таков был святитель Климент! Днём он вместе со всеми работал в каменоломнях, а ночами молился… Укрепляемый Богом, он помогал другим заключённым и не переставал обращать к вере во Христа всё новые души! Прямо в каменоломнях и в расположенных неподалёку скалах, изгнанники устроили храмы, где славили Воскресшего Спасителя… Язычники с ужасом увидели, что под влиянием ссыльного епископа самая каторга скоро превратится в одну большую христианскую общину! И они решили казнить святого. Отвезли далеко в море, привязали на шею якорь и бросили на дно. Так мученически закончил свою жизнь святитель Климент. Горько плакали о своём учителе христиане, но Господь утешил их. Каждый год в день убиения святого море стало отступать далеко назад, так что обнажалось дно, и люди могли подойти к мощам мученика. На целых семь дней море уступало людям дорогу, чтобы они могли воздать честь святителю Клименту.» - «И что же, до сих пор в день памяти священномученика Господь являет это дивное чудо?» - спросили путешественники. - «Увы, нет - печально ответил рассказчик - чудо повторялось из года в год целых семь столетий, но теперь, по грехам нашим, вот уже пятьдесят лет, как перестало отступать море, и мощи святого стали недоступны для поклонения.» - «Но, может быть, воля Божья такова, чтобы, наконец, обрести мощи святителя, взять их из глубины морской и положить в храме? - предположил святой Константин - Помолимся, владыка, быть может, Господь откроет нам Свою святую волю и позволит забрать у моря сие бесценное сокровище.» Долго думал и молился епископ Херсона, молились и святые братья. Обретение мощей, погребённых под водами моря, испрашивание у Господа дивного чуда - дело, к которому можно приступать лишь с великим благоговением, твёрдо зная, что поступаешь в соответствии с волей Божьей. Решившись, наконец, последовать совету Константина Философа, владыка Георгий отправился в Константинополь, дабы получить разрешение царя и патриарха на открытие мощей. Святейший Игнатий благословил благочестивое дело и послал в Херсонес священников из Константинопольского Софийского собора для участия в молитве и торжествах.
И вот настал торжественный день. Отслужив Божественную Литургию в главном соборе города, духовенство и народ пошли крестным ходом к морскому берегу. «Святителю отче Клименте, моли Бога о нас!..» - поёт хор. Несколько суток поста и напряжённой молитвы предшествовали этому дню. Отступит ли море? Явит ли Господь милость Свою? Служится молебен на берегу. Народ со слезами взывает к святому. Старики ещё помнят как, пенясь, откатывались волны всё дальше в море, обнажая каменистое дно. Будет ли это сегодня? Вот уже и солнце спускается к горизонту, смеркается… Море по-прежнему шумит, разбивая валы прибоя у самых ног молящихся. «Не дал Бог чуда - шепчутся малодушные из народа - Столько духовенства из столицы приехало - и всё даром… Посрамил Господь веру нашу.» Но не колеблются в уповании на милость Божию святые братья. Они-то знают, что не по гордости, не по своеволию начали великое дело. (Тем и отличаются святые от нас, простых людей, что благодать Божия вразумляет их, как надо поступать и они умеют явственно слышать этот голос Божий, звучащий в их чистых сердцах. Поэтомуони стараются никогда ничего не делать вопреки воле Господней и, даже если совершают что-то, кажущееся странным или дерзким обычному человеку - поступают так по велению Божию). Когда совсем стемнело, епископ Георгий, Константин Философ, Мефодий и ещё некоторые священники вошли в небольшой вёсельный корабль и с молитвой поплыли по тёмному, едва серебрящемуся в свете звёзд морю. «Господи, помилуй! Святителю отче Клименте, моли Бога о нас!» Молятся и на берегу.Тучи скрывают луну, волны становятся в больше… Вдруг, в самую полночь, яркий столп света воссиял из глубины морской, осветил всё вокруг, словно солнце поднялось из пучины вод. Засверкала, заискрилась вода, расступилась ночная мгла… И вот уже видно как медленно поднимаются со дна, в самом центре сияния, святые мощи.Показывается над водой голова святителя… С благоговейным трепетом поднимают на корабль драгоценную ношу епископ Георгий и святые братья. Слава Тебе, Господи! Не посрамилась вера молящихся! С торжественным пением встречают корабль на берегу… Медленно тает, растворяется в воздухе исходящее от мощей дивное сияние…
Живя в Херсонесе, Константин Философ и его брат в совершенстве изучили хазарский язык. Кроме этого, Константин читал и переводил еврейские книги, что бы лучше знать веру этого народа, во множестве живущего среди хазар.
Один из живших в Херсонесе самарян часто приходил к святым братьям, беседовал с ними о вере, спорил. Однажды, желая испытать мудрость христианского философа, он принёс Константину книги, написанные на самарянском наречии. Константин взял их, уповая на помощь Божию, и затворился в своей келье.
Господи! - молился он с горячей верой - Прославь Своё Святое Имя на мне, недостойном; даруй мне разум, чтобы читать и понимать эти книги, как дал ты разум Своим апостолам понимать чужие языки!
Вскоре Константин не только прочёл, но и подробно изучил данные ему книги.Узнав об этом, самарянин в изумлении воскликнул: «Воистину, кто верует во Христа, тот скоро приемлет благодать Святого Духа!»Сын самарянина, услышав о чуде, тотчас же крестился, а затем и отец последовал его примеру. Многие дивились и славили Бога, видя премудрость христианского философа.
Наконец, настал день прощания с гостеприимным Херсонесом. Святые братья отслужили напутственный молебен и, взяв с собой часть мощей священномученика Климента, которой благословил их херсонский епископ, отправились в путь. С честью встретили их хазары. Сам каган - хазарский князь - пригласил пришельцев из далёкой Византии к себе на обед.
- Скажите мне - обратился каган к святым братьям, когда они вошли в пышно украшенную драгоценными тканями и коврами залу, - какого вы рода, что бы нам знать, на каком месте посадить вас.
- Дед наш - отвечал Константин - был великого и славного рода и находилсявблизи Царя. Но он не сумел удержать данной ему великой славы, был изгнан из Царских чертогов и удалился в чужую страну, где и родились мы.А мы теперь ищем древнюю славу своего деда и не желаем иметь никакой другой. Дед же наш был Адам - первый человек, изгнанный за грех из рая Божия.
- Мудро и правильно говоришь ты, гость - сказал каган, и приказал братьям занять самые почётные места.
За обедом присутствовало множество мудрецов: хазар, евреев, магометан. Все они стали задавать вопросы о вере, споря со святыми братьями. Константин отвечал каждому так, что никто не мог победить его премудрости, все только дивились разуму, данному Богом Своему служителю. На следующий день каган опять пригласил к себе на обед святых братьев, и снова святой философ Константин утверждал истину Христианской веры, побеждая словом иудеев и мусульман. Мефодий же, не имевший такого обширного образования, как его младший брат, молчал и молился, чтобы Господь дал силу словам Константина и сделал сердца слушающих его способными принять слово Божие, проповедуемое философом. Эти беседы продолжались много дней. Наконец, каган и его советники сказали Константину:
- Бог послал тебя к нам, чтобы ты открыл нам истину. Мы видим, что от Него ты научился книгам, всё говорил правильно и медовыми словами святых писаний напитал нас досыта. Теперь же не от книг только, но через притчи и сравнения докажи нам, какая вера самая лучшая?
- У одного Царя, - отвечал философ, - были в большой чести муж и жена. Но они ослушались своего Государя, и были изгнаны из той земли, где жили. Многие годы провели они на чужбине и в нищете родили детей. Когда дети выросли, они стали собираться вместе и думать, как им вернуть себе былую славу родителей. Один говорил одно, другой - другое, каждый предлагал что-то своё. Какому из этих советов надо последовать? Не самому ли лучшему?
- Почему ты так говоришь? - удивились хазары - мы поняли, что дети - это люди разных вер, каждая из которых говорит, что знает путь к спасению. Каждый считает правильным свой совет. Ты же скажи нам так, чтобы мы поняли: какой из советов самый лучший?
- Ответьте мне - предложил вопрос Константин - почему первые люди были изгнаны из рая? Из-за чего они согрешили? Не из-за желания ли съесть сладкий плод и гордостной мечты сделаться богами?
- Да, это так - отвечали хазары.
- Теперь скажите мне - продолжал философ - если какой-то человек заболеет от холода - какой врач даст ему лучший совет: тот ли, который предложит напиться холодной воды и стоять раздетым на морозе, или тот, который даст противоположное вреду лекарство - вместо холода - тёплую одежду и согревающее питьё? Также, если кто заболеет, объевшись - не прав ли будет тот врач, который ограничит его в пище?
- Конечно - сказали все - лучший совет даст тот из врачей, который предложит противоположное вреду лечение.
- Так и греховную гордость следует побеждать смирением, а пагубное сластолюбие - постом и воздержанием, как и учит нас Христианство.
- Бог дал христианам совершенную премудрость - обратился ко всем первый советник кагана - вне веры во Христа невозможно достичь спасения!
- Аминь! Так и есть! - ответили присутствующие. После этого все разошлись. Многие из хазар оставили идолопоклонство и другие религии, приняли Святое Крещение.
Провожая святых братьев, каган предлагал им богатые дары: золото и серебро, драгоценные камни и украшенное тончайшими узорами оружие. Проповедники отказались от этих подарков сказав:
Благодарим тебя, великий каган, но, если ты хочешь доставить нам радость - отпусти с нами всех находящихся у тебя греческих пленников. Больше нам ничего не надо.
Хазарский князь согласился и в обратный путь вместе с Константином и Мефодием отправились более двухсот человек пленников, неожиданно для себя получивших вожделенную свободу.
Путь к Херсонесу пролегал через лишённые пресной воды, выжженные летним солнцем степи. Пересохли от жары мелкие речушки, нигде не видно было ни родничка, ни рукотворного колодца. Лишь кое-где, дразня измученных путников, попадались солончаковые озёра с нагретой солнцем, солёной до горечи, непригодной для питья водой. Давно опустели кожаные бурдюки, взятые странниками в хазарском царстве. Путники сделали привал у небольшого солёного озера. Слуги миссионеров и освобождённые хазарами пленники разбрелись по степи в поисках живительной влаги. Мефодий остался с Константином, который от зноя так ослабел, что не мог больше сделать ни шагу…
Брат! - едва слышно сказал философ - я не могу более переносить жажды. Почерпни мне воды из озера… Я верую, что Господь, сделавший некогда для странствовавших с Моисеем израильтян сладкой горькую воду, сотворит такое же чудо и для нас.
Мефодий перекрестился, осенил крестным знамением озеро и зачерпнул из него. Вода оказалось такой сладкой и студёной, словно её только что набрали из высокогорного источника. Мефодий напоил Константину, напился сам, созвал людей… Со слезами на глазах славили избавленные от мучительной гибели путешественники милосердие Божие.
Приветливо встретил усталых путников Херсонес. Ласковое море отрадно плескалось, заставляя забыть изнуряющую жару дикой солончаковой степи; радовали белоснежными колоннами портиков древние храмы, из дверей которых слышалось ангельское пение хоров. Епископ Георгий, желая слышать о трудах и успехах проповеди и воздать заслуженную честь миссионерам,пригласил святых братьев на ужин… С радостью внимали сидящие на трапезе рассказу святых братьев, благодарили Бога за обращение к истинной вере новых душ.
- Господь помогал нам, и потому наши скромные труды принесли плод - смиренно отвечал Константин, когда кто-то из присутствующих начинал хвалить его - слава Богу!
Заканчивался торжественный ужин. За окнами было уже совсем темно, слышалось стрекотание ночных цикад.
Помолись обо мне и благослови меня, владыко, как благословляет отец своё чадо последним благословением… - вдруг печально произнёс Константин. Епископ не обратил особенного внимания на необычные слова святого философа, некоторые же из слышавших их весьма удивились и, выходя из архиерейского дома спросили Константина:
- Неужели ты вновь собираешься в дорогу? Ведь и нескольких дней не прошло с тех пор, как вы вернулись из дальнего, изнурительного путешествия!
- Мы остаёмся с вами. - Тихо ответил святой - Владыка же завтра на рассвете отойдёт ко Господу.
Наутро город облетела весть о кончине епископа Георгия.
Воздав честь почившему святителю и несколько отдохнув от трудов путешествия, святые братья простились с благодатным Херсонесом. Им предстоял обратный путь - возвращение в Константинополь. И снова дальняя дорога, высокие горы, безводные степи… Недалеко от Азовского моря Константин и Мефодий проходили через селение Фульского народа - языческого племени, поклонявшегося могучему дубу, сросшемуся с черешней. Путешественники вошли в деревню как раз в то время, когда язычники собирались принести жертвы своему кумиру.
- Зачем вы кланяетесь бездушному дереву - обратился к фулам Константин - ведь оно - только тварь Божия, а не Бог. Древние эллины поклонялись небу и земле - таким великим и прекрасным творениям - но за это их постигли вечные мучения, потому что они не воздавали должного почитания Творцу всего мира. Тем более погибнете вы, если станете молиться дубу - неизмеримо меньшему творению.
- Мы - отвечали язычники - приняли обычай кланяться этому дереву от наших отцов, а те - от дедов и прадедов. Принося жертвы перед дубом, мы получаем то, чего просим у него - дождь и многое другое. Мы не можем перестать молиться сему дереву - если мы осмелимся на такую дерзость, то умрём, никогда больше не увидев дождя.
- Вы ошибаетесь - ответил святой проповедник и стал говорить своим слушателям о Едином Истинном Боге, о том, что Господь хочет, что бы к вере в Него пришли все народы и племена земные.
Благодать Божия помогала служителю Господню: сердца язычников раскрылись навстречу его словам и приняли их, как семя веры. Старейшина народа подошёл к святому Константину и поцеловал Евангелие, которое тот благоговейно держал в руках. Этому примеру последовали и прочиефулы. Затем философ раздал людям белые свечи и, затеплив их в знак загоревшейся в сердцах веры в Святую Троицу, все с пением отправились к дубу. Константин взял топор и, подойдя к дереву, ударил по могучему стволу. Раз, другой, третий… Страхом отзывались звонкие удары по древесине в сердцах иных из жителей фульского селения. А вдруг дуб всё-таки обладает чудодейственной силой? Вдруг покарает пришельца, да и их - допустивших его неслыханную дерзость?.. Не даром рубил премудрый проповедник старое дерево - знал, что только так можно с корнем выкорчевать языческий обман из душ людей, не допустить их возвращения к былым предрассудкам. Ведь, когда народ кланяется творению, забыв о его Создателе - злые бесы радуются этому поклонению, торжествуют, словно им самим воздаётся незаслуженная честь, поддерживают веру в обман в наивных душах… Тридцать три раза ударил Константин Философ по стволу обожествлённого язычниками дерева, затем за топор взялся старейшина фулов, а за ним - и прочие жители селения. Наконец раздался оглушительный треск и, круша и подминая растущие рядом небольшие деревца, старый дуб рухнул на землю. В ту же ночь Господь послал сильный дождь, обильно напоивший жаждущую землю.
Константин и Мефодийпробыли среди фулов некоторое время, уча их вере во Христа, а затем, просветив недавних поклонников дуба Святым Крещением, продолжили свой путь.
Царствующий град Константинополь принял святых братьев с великой честью - как новых апостолов. Патриарх хотел рукоположить Константина и Мефодия во епископы, но смиренные служители Христовы отказались от этой великой почести. Тогда Мефодий был поставлен во игумена Полихрониева монастыря, а Константин поселился при храме во имя святых апостолов.
Но недолго пришлось святым братьям пребывать в молитвенном уединении и покое. Болгарский царь Борис, пожелав принять Христианскую веру, обратился к императору Византии с просьбой прислать ему наставников, которые научили бы болгар вере во Святую Троицу. Константин и Мефодий снова были призваны на дело проповеди Евангелия.
Не успели они закончить его, крестив болгарский народ и наставив его в вере и благочестии, как в Константинополь прибыл посол от моравского князя Ростислава, также пожелавшего привести свой народ к вере в Единого Истинного Бога. Долы и холмы Моравии ко времени святых Константина и Мефодия уже слышали слово о Христе - туда уже приходили греческие проповедники, но успех их деятельности был не велик и большинство жителей страны оставались язычниками. Затем в Моравии появились проповедники с запада - немецкие священники, которые думали не столько о просвещении славян светом веры во Христа, сколько о том, чтобы приобрести над ними политическую власть, подчинить Моравию своему королю. Эти священники крестили людей, не разъясняя им смысла Христианства, не уча их благочестию, не требуя отказаться от поклонения идолам и даже от многожёнства. Служили в храмах немцы на латинском языке, так что народ ничего не мог понять.«Наш народ - писал князь Ростислав - отверг язычество и содержит закон христианский. Но нет у нас такого учителя, который бы веру Христову объяснил нам на нашем языке. Другие страны славянские, увидев нас просвещёнными учением Христовым, пожелают идти вслед за нами. В виду этого, владыко, пошли к нам такого епископа и учителя.»
Константин Философ, потративший немало сил в тяжёлых путешествиях, был болен. Император, вызвав его во дворец, сообщил ему о просьбе моравского князя и сказал:
- Философ, я знаю, что ты нездоров, но надо тебе идти к славянам, ибо никто не сможет выполнить этого дела лучше, чем ты.
- Хотя телом я и болен, но с радостью пойду к ним, если только имеют они буквы на своём языке - без колебаний ответил Константин.
- Увы, нет - ответил царь - славяне не умеют писать и читать…
- Как же тогда проповедовать им? Это всё равно, что записывать беседу на воде. К тому же, славяне могут неправильно понять меня и я буду как бы виноват в их заблуждениях…
На это император так сказал святому философу:
Если ты захочешь, Бог даст тебе просимое, ибо он всегда исполняет молитвыпросящих у Него с верой.
Выйдя от царя, Константин рассказал о беседе во дворце святому Мефодию и некоторым из своих учеников. Затем, отслужив Божественную литургию, он начал дело, ставшее венцом его подвижнической жизни и послужившее ко спасению всех славянских народов. Наложив на себя сорокадневный пост, подвижник стал усиленно молиться, чтобы Господь открыл ему буквы славянского языка. И Господь не посрамил веры угодника Своего. Вскоре Константин изобрёл славянскую азбуку, которая состояла из тридцати восьми букв. Затем Константин, Мефодий и их ученики начали переводить на язык славян Евангелие и книги, по которым совершается Богослужение в церкви. После этого, напутствуемые царской помощью и благословением патриарха, они отправились в славянские земли.
С великой честью встретил святых Константина и Мефодия благоверный князь Моравский Ростислав. В первую очередь он устроил училище, в котором святые братья и их помощники стали учить грамоте, чтению священных книг и Закону Божию способных моравских отроков. Затем, под руководством братьев, князь начал строить в своей державе православные храмы. Уже через год после прибытия Константина и Мефодия была построена первая из церквей - в городе Оломуце. Вслед за этим новые храмы подняли увенчанные золотыми крестами главы в разных концах страны. Святой Константин освящал церкви и служил в них по-славянски, на понятном простому народу языке проповедовал слово Божие. Люди видели искреннюю веру и бескорыстную любовь греческих проповедников и с радостью принимали веру во Христа, оставляли языческие обычаи, учились жить по закону Божию. Великим даром для славян стало обретение собственной письменности. Ведь народ, не умеющий писать и читать на своём языке, обречён оставаться в невежественном, варварском состоянии. Он не может записать накопленного мудрыми людьми опыта, не может в точности передать потомкам своих былин и сказаний… А главное - не имея понятной простым людям письменности, славяне не могли читать слова Божия, учиться вере во Христа. Теперь же, обретя её, как великую милость Божию, ниспосланную им через святых Константина и Мефодия, славяне, словно пробудившись от сна, могли, быстро развиваясь, стать культурным, а главное - просвещённым истинной верой народом. Поэтому так радовался приходу святых проповедников из Константинополя благоверный князь Ростислав и… так досадовали и негодовали немецкие священники. «Богу не угодно, когда о нём говорят на варварских языках - заявляли они - посмотрите: на Кресте, на котором был распят Христос, была надпись на трёх языках: еврейском, греческом и латинском. Только на этих языках и можно молиться и проповедовать слово Божие.» - «Так чьи же вы последователи - возразил распространителям нелепицы философ Константин - Христа, или распявшего Его Пилата, начертавшего надпись на Кресте?!» Но распространители трёхъязычной ереси, как назвал немецкое лжеучение святой Константин, не успокоились. Затаив злобу на проповедников истины, они стали всюду клеветать на них, старались опорочить их даже перед римским папой, посылая ему лживые письма. (В то время Римская церковь ещё не впала в ересь католицизма и папы - римские епископы - были православными). Святые братья прожили в Моравии сорок месяцев, переходя с места на место и всюду проповедуя Евангелие на родном славянам языке. Всё больше людей принимало веру во Христа, всё новые храмы строились в стране. Но, чтобы служить в церквях и поддерживать в людях огонь святой веры, были нужны священники, а Константин и Мефодий не были епископами и потому не могли рукоположить своих учеников в священный сан. К тому же, римский папа Николай желал собственными глазами увидеть прославленных проповедников, чтобы разобраться, правда ли то, что говорят о них недоброжелатели. Святым братьям предстояло новое путешествие, на этот раз - в древний город Рим.
Дорога в Рим пролегала через многие страны. Когда Константин и Мефодий проходили через Паннонию (так во времена святых братьев называлась Венгрия), их с великой радостью и почётом встретил Коцел - правитель тех мест, желавший научиться славянской азбуке и обучить ей свой народ. Святые проповедники приняли приглашение князя и, остановившись в одном из городов его страны, некоторое время проповедовали веру Христову и учили жителей Паннонии чтению и письму. Коцел предлагал братьям богатые дары, но они, как обычно, ничего не взяли в награду за труды, лишь просили отпустить на свободу находившихся в Паннонии греческих пленников. Так путешествовали Константин и Мефодий, просвещая светом веры и разума всё новые народы. Долог был путь до Рима. К тому времени, как путешественники достигли цели, умер пригласивший их папа Николай и на его место был избран новый епископ - папа Адриан. Он много слышал о благовестнических трудах святых братьев и относился к ним с большим уважением. Когда святые братья подходили к «Вечному городу» (как часто называют Рим), их встретила торжественная процессия. Сам епископ Рима шествовал во главе крестного хода, встречая несомые Константином и Мефодием мощи святителя Климента. Множество духовенства и толпы празднично одетых людей следовали за папой. Вот, с трудом пробираясь к заветной святыне, двое молодых юношей несут на носилках своего парализованного отца. Люди расступаются, дают им дорогу.Святой Мефодий помогает больному приложиться к мощам - и - о чудо! - старик медленно поднимает руку, не веря своему счастью, налагает на себя крестное знамение… Приподнимается на носилках, встаёт… Дивны дела Твоя, Господи! Крестный ход приближается к Риму. Святой епископ Климент с честью возвращается в свой город, который он покинул когда-то, отправляясь в изгнание за Христа.
Папа Адриан благосклонно принял труды святых братьев, освятил в церкви священные книги на славянском языке и благословил совершать по ним Богослужение. Рукоположил во священники учеников Константина и Мефодия. Торжествовал вечный город о принесении святых мощей своего древнего епископа, радовался об обращении к правой вере новых народов. В древних храмах служили Литургию на славянском языке; жители Рима с интересом и благоговением приходили к Константину и Мефодию, расспрашивали их о проповеди в далёких странах. Но всё слабее чувствовал себя святой Константин, всё меньше сил оставалось в его изнурённом трудами и подвигами теле. Наконец, он слёг в постель, тяжело заболев. Господь открыл своему угоднику, что пятьдесят дней спустя его душа покинет этот мир и полетит к своему Создателю. Не испугался святой - для служителя Божия, всю жизнь заботившегося лишь об угождении Господу, смерть не страшна, ведь она открывает ему дорогу к вечной блаженной жизни. Константин надел свои лучшие одежды и, светло радуясь о предстоящей ему встрече с Богом, говорил: «С этого времени я никому не слуга, только Богу Вседержителю, которому служил и служу. Аминь.» На другой день он принял постриг в великую схиму - самую суровую и святую степень монашества. При пострижении Константин Философ согласно обычаю получил новое имя и был назван Кириллом. С этим именем он и отошёл в вечность, с ним он был прославлен, как великий святой.
Просветлённый и радостный, лежал святой Кирилл на одре болезни, всем сердцем молясь Богу, готовясь к долгожданной встрече с Ним и испрашивая Его милости для остающихся на земле. Однажды святой Кирилл обратился к Мефодию с такими словами:
Вот, брат - сказал он, - мы с тобой были как дружная пара волов, возделывающих одну ниву. Теперь я падаю на борозде, мой день окончен. Я знаю, что ты сильно любишь святую гору Олимп, её монастыри и уединение, но не оставляй ради неё своего учения, проповеди Евангелия. Этим подвигом ты лучше сможешь достичь спасения.
Когда пришло время отойти в иную жизнь, праведник воздвиг свои руки к Богу и со слезами молился о том, что бы Господь сохранил славян в православии и единомыслии, распространил среди них веру Христианскую и защитил её от вражеских нападений. Наконец, простившись со всеми и прославив Бога, святой Кирилл мирно почил о Господе. Это произошло 14 февраля (по старому стилю, по новому - 27 февраля) 869 года. Равноапостольному Кириллу было сорок два гола.
Узнав о кончине святого философа, папа Адриан велел похоронить его с великими почестями, так, как хоронят умерших епископов Рима. Святого Кирилла погребли в церкви святителя Климента, мощи которого он обрёл в Херсонесе и принёс в Вечный город.
Святого Мефодия папа рукоположил во епископа Моравии и отпустил его в славянские земли. Но неласково встретила своего архиерея Моравия. Со времени отъезда святых братьев в Рим в этой стране произошли печальные события. Княжество было захвачено немецким королём Карломаном, который ослепил и заточил в темницу благоверного князя Ростислава. Церковная власть в стране оказалась в руках давних ненавистников Кирилла и Мефодия - немецких епископов и священников.
«Зачем ты учишь в нашей области?!» - сказали они владыке Мефодию, вызвав его на свой совет, как только он появился в государстве, а затем начали обвинять святого и угрожать ему. Нечестивцы не могли найти никакой вины в святом епископе, но, имея на своей стороне поддержку короля, арестовали его и отправили в темницу. Долгих два с половиной года пробыл святой Мефодий в тяжком заточении. Враги жестоко мучили его: по несколько дней не давали узнику еды; зимой, в мороз, по целым суткам заставляли стоять босым на заснеженном тюремном дворе; доходило до того, что епископа били батогами. Но святой не падал духом, всё упование своё возложив на Господа и с мученическим терпением перенося невзгоды. И Господь укреплял своего угодника, сохранял его живым в руках жестоких мучителей, а затем и освободил его от них. Когда до римского папы дошла весть о заточении святого архиерея, он весьма разгневался и послал немецким епископам указ, в котором запрещал им служить в храме до тех пор, пока они не освободят Мефодия. Святого выпустили из темницы, но остаться в стране не позволили.Однако, Господь не попустил несправедливости долго торжествовать. Четверо из епископов, заточивших в тюрьму святого Мефодия, вскоре умерли, остальных же немецких священников изгнал народ, возмутившийся против их беззаконий. Святой архиерей возвратился в Моравию и стал мудро окормлять своё словесное стадо: проповедовать Евангелие, служить в церкви, учить народ вере и благочестию. Вместе со своими учениками святой Мефодий закончил перевод священных книг, начатый вместе со святым Кириллом.
Бог дал Своему угоднику дар провидения будущего. Так, однажды, епископ сказал князю Святополку, воевавшему в то время с язычниками:
Если обещаешь в день святых апостолов Петра и Павла быть у меня - в храме Божьем - я верую, что Господь даст тебе победу над врагами.
Так и произошло. Князь с воинами молились вместе со святым архиереем, и вскоре язычники были разбиты наголову.
Жил святой епископ очень скромно; просто и даже бедно одевался, а все деньги раздавал нищим.
Равноапостольный Мефодий заботился не только о народе Моравии, он проповедовал слово Божие и в других славянских странах. Так, он ходил в Чехию, где окрестил князя Боривоя и его супругу Людмилу, освятил первые в этой стране храмы Божии и учил людей вере во Святую Троицу. Стараниями святого епископа была просвещена светом Христовой веры Польша.
В 885 году, когда Мефодий был уже маститым старцем, он тяжело заболел. Предчувствуя скорую кончину, владыка велел отнести себя в храм, где помолился Богу и простился с народом. Три дня спустя, шестого апреля (девятнадцатого по новому стилю) святой Мефодий почил со словами: «Господи, в руки Твои предаю дух мой». Весь народ: старые и молодые, богатые и бедные, моравляне и пришельцы из других стран со слезами провожали святого епископа. Равноапостольный Мефодий был с честью похоронен в соборном храме города Велеграда.
День памяти святых Кирилла и Мефодия - 11 мая по церковному календарю (24 мая по новому стилю).
Святые равноапостольные Кирилле и Мефодие, Молите Бога о нас!
Святые равноапостольные первоучители и просветители славянские, братья Кирилл и Мефодий происходили из знатной и благочестивой семьи, жившей в греческом городе Солуни.Святой Мефодий был старшим из семи братьев, святой Константин (Кирилл – его монашеское имя) – самым младшим. Состоя на военной службе, святой Мефодий правил в одном из подчиненных Византийской империи славянских княжеств, по-видимому, в болгарском, что дало ему возможность научиться славянскому языку. Прожив там около 10 лет, святой Мефодий принял затем монашество в одном из монастырей на горе Олимп.
Святой Константин с малых лет отличался большими способностями и учился вместе с малолетним императором Михаилом у лучших учителей Константинополя, в том числе у Фотия, будущего Патриарха Константинопольского. Святой Константин в совершенстве постиг все науки своего времени и многие языки, особенно прилежно изучал он творения святителя Григория Богослова, а за свой ум и выдающиеся познания святой Константин получил прозвание Философа (мудрого). По окончании учения святой Константин принял сан иерея и был назначен хранителем Патриаршей библиотеки при храме святой Софии, но вскоре покинул столицу и тайно ушел в монастырь. Разысканный там и возвращенный в Константинополь, он был определен учителем философии в высшей Константинопольской школе. Мудрость и сила веры еще совсем молодого Константина были столь велики, что ему удалось победить в прениях вождя еретиков-иконоборцев Анния. После этой победы Константин был послан императором на диспут для прений о Святой Троице с сарацинами (мусульманами) и также одержал победу. Вернувшись, святой Константин удалился к брату своему, святому Мефодию на Олимп, проводя время в непрестанной молитве и чтении творений святых отцов.
Вскоре император вызвал обоих святых братьев из монастыря и отправил их к хазарам для евангельской проповеди. На пути они остановились на некоторое время в городе Корсуни, готовясь к проповеди. Там святые братья чудесным образом обрели мощи священномученика Климента, папы Римского (память 25 ноября). Там же в Корсуни святой Константин нашел Евангелие и Псалтирь, написанные «русскими буквами», и человека, говорящего по-русски, и стал учиться у этого человека читать и говорить на его языке. После этого святые братья отправились к хазарам, где одержали победу в прениях с иудеями и мусульманами, проповедуя Евангельское учение. На пути домой братья снова посетили Корсунь и, взяв там мощи святого Климента, вернулись в Константинополь. Святой Константин остался в столице, а святой Мефодий получил игуменство в небольшом монастыре Полихрон, недалеко от горы Олимп, где он подвизался прежде.
Вскоре пришли к императору послы от моравского князя Ростислава, притесняемого немецкими епископами, с просьбой прислать в Моравию учителей, которые могли бы проповедовать на родном для славян языке. Император призвал святого Константина и сказал ему: «Необходимо тебе идти туда, ибо лучше тебя никто этого не выполнит». Святой Константин с постом и молитвой приступил к новому подвигу. С помощью своего брата святого Мефодия и учеников Горазда, Климента, Саввы, Наума и Ангеляра он составил славянскую азбуку и перевел на славянский язык книги, без которых не могло совершаться Богослужение: Евангелие, Апостол, Псалтирь и избранные службы. Это было в 863 году.
После завершения перевода святые братья отправились в Моравию, где были приняты с великой честью, и стали учить Богослужению на славянском языке. Это вызвало злобу немецких епископов, совершавших в моравских церквах Богослужение на латинском языке, и они восстали против святых братьев, утверждая, что Богослужение может совершаться лишь на одном из трех языков: еврейском, греческом или латинском. Святой Константин отвечал им: «Вы признаёте лишь три языка, достойных того, чтобы славить на них Бога. Но Давид вопиет: Пойте Господеви вся земля, хвалите Господа вси языци, всякое дыхание да хвалит Господа! И в Святом Евангелии сказано: Шедше научите вся языки..». Немецкие епископы были посрамлены, но озлобились еще больше и подали жалобу в Рим. Святые братья были призваны в Рим для решения этого вопроса. Взяв с собой мощи святого Климента, папы Римского, святые Константин и Мефодий отправились в Рим. Узнав о том, что святые братья несут особой святые мощи, папа Адриан с клиром вышел им навстречу. Святые братья были встречены с почетом, папа Римский утвердил богослужение на славянском языке, а переведенные братьями книги приказал положить в римских церквах и совершать литургию на славянском языке.
Находясь в Риме, святой Константин занемог и, в чудесном видении извещенный Господом о приближении кончины, принял схиму с именем Кирилл. Через 50 дней после принятия схимы, 14 февраля 869 года, равноапостольный Кирилл скончался в возрасте 42 лет. Отходя к Богу, святой Кирилл заповедал брату своему святому Мефодию продолжать их общее дело – просвещение славянских народов светом истинной веры. Святой Мефодий умолял папу Римского разрешить увезти тело брата для погребения его на родной земле, но папа приказал положить мощи святого Кирилла в церкви святого Климента, где от них стали совершаться чудеса.
После кончины святого Кирилла папа, следуя просьбе славянского князя Коцела, послал святого Мефодия в Паннонию, рукоположив его во архиепископа Моравии и Паннонии, на древний престол святого Апостола Андроника. В Паннонии святой Мефодий вместе со своими учениками продолжал распространять Богослужение, письменность и книги на славянском языке. Это снова вызвало ярость немецких епископов. Они добились ареста и суда над святителем Мефодием, который был сослан в заточение в Швабию, где в течение двух с половиной лет претерпел многие страдания. Освобожденный по приказанию папы Римского Иоанна VIII и восстановленный в правах архиепископа, Мефодий продолжал евангельскую проповедь среди славян и крестил чешского князя Боривоя и его супругу Людмилу (память 16 сентября), а также одного из польских князей. В третий раз немецкие епископы воздвигли гонение на святителя за непринятие римского учения об исхождении Святого Духа от Отца и от Сына. Святитель Мефодий был вызван в Рим, но оправдался перед папой, сохранив в чистоте Православное учение, и был снова возвращен в столицу Моравии – Велеград.
Здесь в последние годы своей жизни святитель Мефодий с помощью двух учеников-священников перевел на славянский язык весь Ветхий Завет, кроме Маккавейских книг, а также Номоканон (Правила святых отцов) и святоотеческие книги (Патерик).
Предчувствуя приближение кончины, святой Мефодий указал на одного из своих учеников – Горазда как на достойного себе преемника. Святитель предсказал день своей смерти и скончался 6 апреля 885 года в возрасте около 60 лет. Отпевание святителя было совершено на трех языках – славянском, греческом и латинском; он был погребен в соборной церкви Велеграда.